Деревня оказалась поселком при железнодорожной станции. По обеим сторонам пути теснилось десятка три домиков, лавчонок и складов. На каждом красовалась вырезанная из дерева и пестро размалеванная фигурка духа-хранителя.
Офицер почтительно проводил девушку к пассажирскому вагону и помог ей войти. На американцев его вежливость, увы, не распространилась — он прорычал, что их место, дескать, тремя вагонами дальше. Не желая признаваться, что понял приказ, Ту Хокс молчал, и солдаты тычками погнали их вдоль состава, грубо втолкнув в какое-то подобие теплушки.
Тяжелый, спертый воздух ударил им в нос, отовсюду приподнимались, с любопытством приглядываясь к новичкам, лежавшие вповалку на соломе раненые солдаты. С превеликим трудом Ту Хокс отвоевал достаточно места чтобы уложить больного товарища, и отправился на поиски воды. Сопровождать его вызвался уже немолодой солдат с замотанной грязным бинтом рукой и повязкой на голове, сквозь которую проступала кровь. В здоровой руке солдат сжимал нож и не уставал напоминать Ту Хоксу, что не замедлит пустить его в ход при малейшем намеке на попытку к бегству. И в подтверждение своих слов весьма выразительно изображал, как перережет Ту Хоксу глотку. То ли назначенный, то ли добровольный надзиратель не отходил от них ни на шаг до самого Эстокуа — столицы и конечной станции.
Дорога растянулась на пять суток: поезд едва тащился, часами простаивал на запасных путях, пропуская двигавшиеся на запад воинские эшелоны. Весь первый день пути раненым и больным не дали ни капли воды. О’Брайен, у которого снова начались приступы, был так плох, что сидевший рядом Ту Хокс с ужасом ждал скорого конца его мучений. Наконец поезд остановился вблизи небольшой речки, и те, кто мог ходить, сломя голову бросились из вагона, похватав все, что только можно наполнить водой.
Духота, вонь и стоны превращали вагон в камеру пыток. У лежавшего рядом с О’Брайеном человека началась гангрена. Запах гниющей плоти был так ужасен, что несмотря на голод Ту Хоксу кусок в горло не лез. Наконец несчастный умер, и раненые, не дожидаясь станции, выбросили его тело из вагона.
Удивительно, но на третий или четвертый день такого пути О’Брайен начал поправляться. Когда поезд доплелся до Эстокуа, жар и озноб уже отпустили сержанта.
Бледный, слабый и отощавший, похожий скорее на тень прежнего О’Брайена, он все-таки сумел справиться с болезнью. Ту Хокс так и не понял, была ли тому причиной природная живучесть ирландца, или сыграли роль таблетки санитара; возможно, помогло и то и другое. Не исключено, что свалившая О’Брайена болезнь вовсе и не была малярией. Так или иначе, он поднялся на ноги — и только это имело значение!
