В таверне Джиакомо было дымно. Посетители яростно жестикулировали и громко переговаривались.
Итальянцы, старики и молодежь, играли в азартные игры. В задней комнате кто-то извлекал из аккордеона «О соле мио». Мы выпили бутылку молодого бодрящего красного вина.
— Вы в Неаполе, — пояснил я Дэгдэлю или Хиату.
Он осушил бокал и ответил:
— Си, си, синьор.
— Дальше мы можем, если вам угодно, направиться в Турцию на Лексингтон-Авеню, вблизи Медисон-Сквера, и попробовать турецкого кофе или даже «шиш каба» и сдобренных виноградных листьев. Или мы можем посетить Сирию на Уэст-Стрит и полакомиться черным медом. Или поехать в Индию на Сороковую Авеню и познакомиться с пятнадцатью сортами индийского перца и пряностей. Или заглянуть к белому медведю, и выпить там кваса или водки и послушать, как хор из бывших князей в красных и зеленых рубашках поет «Вниз по матушке по Волге». А может-быть, вы предпочитаете побывать в Японии на Шестой Авеню и поесть «сюкийаки», сваренной по вашему приказанию на ваших глазах?
— Больше я ничего не в состоянии съесть.
— В таком случае, может-быть, ты пожелаете зайти в настоящую мюнхенскую пивную, где подают пенящееся темное пиво. В Иорквилле не меньше четырех таких пивных. Или, если вас тянет во Францию, можно навестить кабачок в Чельси, который, говорят, точь-в-точь повторяет кабачки Монмартра.
Мой спутник задумался.
— Сначала едем в Турцию, — решил он.
Кофе оказался густым и крепким.
Когда я наконец доставил моего нового знакомого домой, на двадцать седьмую улицу, на небе уже розовели первые полоски зари. Нашей последней остановкой была Венгрия, в конце второй авеню, где цыганский оркестр в красных куртках то слащаво пиликал венские вальсы, то переходил в бешеный чардаш, и где нам подавали огненного цвета жидкость, смело именуя ее токайским.
— Хочу увидеть льва, — запинаясь, проговорил Дэгдэл или Хиат.
— Они все спят. Зоологический сад еще закрыт.
— Хочу видеть льва! — настаивал он. — Можно разбудить его, запустив в него бутылкой из-под молока.
— Что? — строго спросил я. — Вы, любитель львов, станете будить их ради вашего собственного удовольствия? Им и без того тяжело живется.
Мой спутник всхлипнул:
— Бедные, славные львы!
Пока я помогал ему войти ставая, твердил:
— Человек — приспособляющееся животное. Человек — приспособляющееся животное. Это про меня сказано.
С месяц я не бывал в клубе. Однажды вечером, я снова заглянул туда и, усевшись в маленькой диванной, смотрел поверх стакана имбирного пива на льва и носорога.
