— Нет, пока трезвая. Но напьюсь обязательно. — пообещала я. — Я у Тамары, не желаете к нам присоединиться? А то третьего не хватает.
— Увы, не могу. — невозмутимо ответил следователь. — Занят я. Вашу подругу Веру Тихонову ищу.
Он отключился, а я повернулась к Тамарке и грустно заключила:
— Ни фига мне мой дар в любви не помогает.
Настроение разговаривать пропало окончательно, и я поехала домой. Всю дорогу я думала о разговоре с Тамарой. В самом деле, как же получилось так, что 20 лет своей жизни я провела словно в анабиозе? Внутри что-то саднило, словно после операции отходила заморозка, и я предчувствовала, что скоро боль станет нестерпимой. Надо побыстрее опять все забыть, надо перестать бередить зажившие раны, уговаривала я себя. Тогда не будет болеть. Нет, надо! Хватит прятаться от боли в непроницаемом коконе. Уже не помогает.
И я начала вспоминать. Вбиваясь в переполненный автобус, я словно заново увидела себя, двадцатилетнюю студентку, озорную и смешливую. Это потом я стала холодной и ироничной. Это потом мне стало скучно жить. А тогда…
Я влюбилась в Антона на первом курсе. Он был такой яркий, такой легкий на подъем — как ветер. И, как выяснилось, такой же непостоянный. Я моталась за ним на летное поле, прыгала с парашютом, очертя голову, бросалась с тарзанки, сплавлялась по быстрой речке на самодельных плотах. И мне казалось, что Я ему тоже нравлюсь. Я тогда нравилась многим — длинноногая худенькая девчонка с огромными, наивно распахнутыми глазами. Он ласково шутил со мной, кокетничал, мы даже ходили в кино… А потом он стал встречаться с другой. Она была на курс старше, на голову ниже и килограмм на десять полнее меня.
Занятия в универе стали для меня пыткой. Когда я видела его, отворачивалась, стараясь принять гордый вид. А он, словно не понимая мое состояние, по-прежнему ласково улыбался и шутил, и даже звал в очередной поход. А между лекциями я видела, как он ласково обнимает соперницу за талию, и чувствовала сильную боль, словно в сердце вогнали нож и теперь хладнокровно проворачивают в ране.
По ночам я представляла, как он провожает ту девушку до дома, как, может быть, заходит к ней выпить чаю… и остается на ночь. Я держала под подушкой томик Цветаевой и про себя шептала:
Вчера еще в глаза глядел
А нынче все косится в сторону.
Вчера еще до птиц сидел
Все жаворонки нынче — вороны!
Гордость не позволяла мне признаться в своих чувствах даже Тамаре. А боль все не утихала, лишая меня сил. Моя бледность напугала мать, которая принялась пичкать меня полусырой говяжьей печенкой, но меня тошнило от вида пищи. Я готова была на все, чтобы только избавиться, не чувствовать больше боли. И вот однажды я увидела, как Антон в пустой аудитории целуется со своей девушкой. Сердце сжалось, и я, ничего не видя перед собой, выбежала из универа и побрела куда-то. Мимо на скорости проносились машины, и мне пришло в голову — если сейчас я резко шагну на мостовую, все будет кончено. Не придется больше мучиться, не придется скрывать ото всех свои чувства…
