Большой тайны я из этого не делала, хотя для взрослого человека переживать полнолуние в ограниченном пространстве стыдно. Все тринадцать лет я проводила это день одинаково: в просторном, но всё же не предназначенном для дикого животного помещении. Не отсюда ли растут ноги у отрывочности воспоминаний — чтобы стереть из памяти голые стены и тоскливый — не вой даже — скулеж на луну.
Почему я не сопоставила факты раньше? Теперь понятно, отчего на утро после того оборота я проснулась отдохнувшей и разомлевшей: наконец размяла мышцы, набегалась всласть.
— Если не со стаей, то где ты проводила полнолуние?
— Там же.
— В подвале? — напряженно переспросил Марк.
Я подняла глаза и вздрогнула, споткнувшись о бешеную злость.
— Что не так? — спросила осторожно. — Мелких тоже запирают, чтобы привыкли к новому телу. Рядовая практика.
— С ними родные, — проскрежетал мужчина. — И это краткосрочная мера. Находиться в клетке ненормально. Волк не понимает, что происходит, мечется. Безумствует.
На языке горчил вопрос об источнике его познаний — и о судьбе Лиз, вынужденной не только один день в месяц сидеть взаперти.
— Андреас оставался со мной. Иногда.
— Явно недостаточно, — отрубил Марк. — Он ущемлял тебя в самом естественном праве — свободе передвижений.
— Не передергивай, — поморщилась я, хотя какая-то крошечная часть души с ним согласилась. — Я сама пошла на это.
— Поразительно, что ты не стала одиночкой, — сказал он себе. — Столько лет прожить без стаи…
Тут он глянул подозрительно и очень остро.
— В чем еще он тебя ограничивал?
Я невольно отшатнулась, чем выдала себя с головой. Его проницательность и пугающе правильное направление мыслей неприятно поразили. Откровенничать на эту тему я не собиралась категорически.
— Точно не в заботе о Лукасе, — напомнила едко. — Ладно. Я принимаю твои условия. Но сразу после новолуния, когда ты убедишься, что Лукас справляется, он вернется сюда.
Предупреждая возражения, добавила строго:
— Он мой сын.
Марк скуксился и отрывисто кивнул.
* * *
Из-за меня Марк пропустил воскресную проповедь. Чтобы нивелировать последствия, мы вместе отправились на ужин для «своих». Таковых набралось не меньше тридцати, включая чету Конте. Мать Алекса вынужденно любезничала со мной, но под вежливой улыбкой и вязью слов чудилась почти ненависть. Маркус весь вечер держался поблизости, прожигая горячей ладонью поясницу сквозь тонкую ткань платья. Вернувшись домой, мы разбежались по своим углам.
