Он выпрямился, ударил в дверь кулаками и прижался к деревянной поверхности. Он должен был защитить себя, обрести силы, он не мог допустить, чтобы его вот так добивали, уж во всяком случае не она.
— Дрянь! — сказал он.
Он услышал, как Симона царапает дверь ногтями, услышал свое короткое свистящее дыхание.
— Поль, — сказала она, — прошу тебя…
Он снова стукнул кулаком, он ощущал в себе такую ярость, что готов был открыть дверь, броситься на нее и ударить. Но его спас кашель. Она заговорила, когда он раскашлялся, но он не мог уловить смысла ее слов.
— Дрянь, — повторил он тогда.
Ему показалось, что она смеется.
— Какой же ты подонок, — сказала она мгновенье спустя. — Настоящий подонок.
Он подошел к кровати и упал, схватившись руками за голову. Тело содрогалось от судорог, грудь горела, а она, за дверью, снова начала кричать. Он вытер простыней кровь, которая текла с губ, тщетно стараясь не слышать Симону.
— Открой мне, Поль, открой!
Уткнувшись в подушку, полный ненависти и к
себе и к ней, он долго слушал, как она яростно колотит в дверь. Она еще продолжала стучать, а ему хотелось встать, раздвинуть шторы, увидеть дневной свет. Но у него на это не было сил. Он протянул руку, включил лампу у изголовья, посмотрел на кровь на простыне. Она устала, ушла, а он смотрел на красную кровь своих легких, вспоминал мать и маленький комочек плоти, лишенный жизни. Снаружи доносились успокаивающие утренние звуки. Она молчала, она ушла, а он продолжал лежать, одетый, неподвижный, и смотрел на собственную кровь. И даже свет не мог разогнать призраков.
Он вышел из спальни только на следующий день после полудня. Надел махровый халат на голое тело. Когда он пересек гостиную, Симона сидела в углу возле окна с книгой на коленях. Она не подняла глаз. Ему не хотелось ни говорить с ней, ни вызывать горничную, но он был голоден.
— Есть что–нибудь поесть? — сказал он, не поворачиваясь.
Она не ответила. Он стоял в ожидании, не двигаясь, глядя в пол, но, потеряв терпение, снова нарушил молчание.
— Я голоден.
Ей пришлось пожать плечами у него за спиной, он бы на ее месте сделал бы то же самое.
— Твой вчерашний ужин на комоде, — сказала она голосом безо всякого выражения. — Если хочешь…
— Я не вижу.
Он прекрасно видел поднос, серебряные крышки на тарелках. Она не двигалась и молчала.
— Ну и?..
— На комоде, — сказала она.
Она не поднимется. Она больше не поднимется с места. Его ожидания были теперь неуместными, отошли в область забытого, закончившегося. Он подошел к комоду, подождал немного, а потом опустил глаза и посмотрел на поднос. Обои на стенах были розовые. Он ненавидел этот цвет. Здесь он был просто уродливым, неуместным в эту минуту.
