— И какие гарантии, если я соглашусь?
— Слово. А вы меня знаете.
— Знаю. Но ты же нас ненавидишь.
— Других гарантий нет. И не будет.
Я перевел взгляд на Илью Ильича. И отвернулся. Неприятно видеть, когда люди трусят. Но когда у людей жестких и циничных от страха начинают дрожать губы — это тяжелое зрелище.
Старший держался твердо. Он надолго замолчал, уставившись в пространство. Думал. Считал. Прикидывал риски. Наконец пришел к какому-то выводу, взгляд снова стал осмысленным. Аркадий Самойлович достал из внутреннего кармана блокнот и ручку, что-то написал, показал написанное отцу и порвал листок в мелкие клочки.
— Это шестерки, — сказал отец. — Мне нужен главный.
Они так долго смотрели друг на друга совершенно мертвыми, пустыми, ничего не выражающими глазами, что мне стало не по себе. И вдруг отец сделал что-то странное. Внимательно глядя на собеседника, он провел перед лицом открытой ладонью, поднял вверх указательный палец и вопросительно посмотрел на Аркадия Самойловича. Я тоже перевел взгляд на него, но не увидел никакой реакции, тот только моргнул.
— Всё, расходимся. Стороны дали друг другу максимум, больше им поделиться друг с другом нечем.
Я с изумлением наблюдал, как на глазах поменялось настроение отца. Он вдруг расслабился, заулыбался, смотрел на этих двоих даже с некоторой симпатией. Что произошло? Чего он добился? Ведь молчали же оба, как глухонемые…
— Да, пора, — подтвердил Аркадий Самойлович. — Здесь больше делать нечего. Смотри же, Володя, мы договорились. В случае чего — жизнь круглая, как ты помнишь.
— Помню. Но и вы не забывайте, что жизнь не только круглая, Аркадий Самойлович, но и порой короткая. Я бы даже сказал: она всегда короче, чем хотелось бы.
Стало видно, что вся его улыбчивость последних минут — напускная.
— Уходите. За месяц я отвечаю. И ни секундой больше. Сегодня двенадцатое июля. Время пошло.
Отодвинув портьеру, он долго наблюдал, как Аркадий Самойлович и Илья Ильич пересекают двор — два грузных, немолодых человека…
— Скажи честно, ты хотел их убить?
— Когда-то — да. Сегодня — нет.
— Почему?
— Они много зла мне сделали. И тебе тоже. Нам всем, нашей семье. Но они не убийцы, они наемники.
— А что будет с этой… как ее… Едаловой?
— Хороший вопрос. Если станут с ней разбираться — то ничего. А не станут, посчитают, что и так все ясно — тогда не жилец. Я, собственно, надеюсь на второй вариант.
— А ее не жалко?
— Нет. Предателей не жалко.
