Множество потенциальных значений, которые можно приписать слову "цивилизация", определяется перебором отношений "информа-тивность-энтропийность", "маркированность-немаркированность" систем, прослеживаемых в человеческой истории. Но сама по себе маркированность, "выпяченность" над антропологическим или космологическим фоном лежит в основе любого осмысления цивилизации, что бы конкретно под последней ни разумелось. В предельных вырожденных случаях, когда термин "цивилизация" прилагается к локальному и не слишком развитому обществу — к примеру, француз спокойно напишет: la civilisation tunisienne, — такой узус представляет не более чем декларацию о том способе трактовки данного объекта, к коему намерен прибегнуть повествователь: обсуждаемое общество выдвигается на передний план дискурса и условно подается как довлеющий себе космос, тогда как весь остальной мир столь же условно низводится до статуса оттеняющего фона, рамки. В других же случаях предполагается, что система, именуемая цивилизацией, по природе своей обладает особо маркированным статусом и онтологически превозносится над фоном — все равно, мыслиться ли этот фон лежащим вне цивилизации (таковы "цивилизации" А. Тойнби в окружении "внешнего пролетариата") или входящим в нее как ее субстрат, основание для цивилизационной надстройки (ср., опять же, "цивилизации" Б. С. Ерасова с их подчеркиваемой надстроенностью над нациями и этносами). Эту внутреннюю форму идеи цивилизации прекрасно выразил А. А. Зиновьев, когда он написал о современном западном обществе, что оно "возникло... уже в развитой человеческой среде, причем как более высокий уровень организации человеческих существ", так что будто бы его отношение "к общечеловеческой среде подобно отношению животного мира к растительному, высших видов животных к низшим, человечества к животному миру" [4, с. 23].
Такому воссозданию внутренней формы "цивилизации" не противоречит и узус авторов, которые — как О. Шпенглер или А. Блок — зовут "цивилизацией" переразвитую общественную систему, мир паразитарных мегаполисов, утративший жизненную и культуротворческую силу, изображаемый по контрасту с романтизируемым в его витальности фоном, будь то вспоминаемые золотые века той же культуры у Шпенглера или якобы проникнутая "духом музыки" окрестная народно-варварская стихия, по Блоку. Даже и в таком понимании свойством цивилизации опять-таки остается ее маркированность, однако же трактуемая как опустошенная итоговость, "постисторичность" форм. Инвариант цивилизации сохраняется и в подобной аранжировке — точно так же, как практически во всех из более чем 200 указываемых специалистами значений слова "культура" живет внутренняя форма, определяемая признаками "сотворенности" и "творимости" при широчайшем диапазоне коннотаций: от превознесения "творческой силы" до обличении "искусственности".
