— Здорово, — сказал Чуга.
— Привет! — дуэтом ответили двойняшки и залучились, подбоченились.
— Откуда такие?
— Из Москвы мы, — сказал Иван весомо.
— Не Белокаменной, — уточнил Захар, — а тутошней, техасской.
— Натурально.
— Ясненько… — протянул помор. — Условия знаете?
— Знаем!
— Тогда вперёд и с песней. Князь, пошли лошадей глянем!
— Денег совсем мало, — озаботился Туренин.
— Бердуго за десятку коня торгует, должно хватить…
— А сёдла ещё?
— Так куда ж без них-то?
Ларедо, перебрасывавший сено на конюшне, сразу отсоветовал им брать новые сёдла.
— Скрипят они, — посетовал он, — ночью тебя любой индеец услышит. Вот эти лучше возьмите — хоть и потёртые, но целые совсем. Приработались!
Фёдор не мог похвалиться званием умелого конника, но верхом наездился изрядно. Ковбойское седло его удивило — с двумя подпругами (такими пользуются в Техасе), тяжёлое, но и удобное, как кресло. Да и то сказать — «коровьему парню»[94] приходится всю неделю, кроме воскресенья, по четырнадцать часов в день гоняться с лассо за норовистой бурёнкой, клеймить брыкающегося бычка-двухлетку, копать ямы под столбы для изгороди, постоянно выгребать грязь с водопоев, подковывать лошадей и скакать, скакать, скакать… Тут уж, как ни крути, как ни верти, а удобства седалищу обеспечь.
— Выбирайте! — сделал Шейн широкий жест, поводя рукою по денникам, откуда выглядывали любопытные конские морды.
Чуга оседлал чалого бронка,[95] Туренину достался добрый конь гнедой масти.
Укрепив седельную скатку,[96] вложив «генри» в седельную кобуру, помор вскочил на коня, позволил ему побрыкаться и дал шенкеля.[97] Чалый легко и, как почудилось Фёдору, с удовольствием сделал круг по двору. Жеребец был красив — с чёрной гривой и хвостом, с едва заметными яблоками на левой ноге. Видать, подмешалась кровь пятнистой аппалузы — индейского боевого коня.
— Порядок, он тебя слушается! — крикнул Ларедо.
— Ещё бы он не слушался…
Вскоре фургон покинул хозяйство Бердуго Сепульведы. Ковбои поскакали следом, как почётный эскорт. Шейн, правивший мулами, запел, не слишком мелодично, зато громко:
Зачем я покинул кварталы Ларедо,
Когда доведётся попасть туда вновь…
— Ларедо, я щас сойду! — воскликнул Беньковский.
— Что, укачало?
— Небось с такого голоса недолго и понос! — развил Ефим мысль, переходя на русский.
— Это распевка, Фима! — прокричал Исаев. — Шоб спеть краснокожим в самые их поганые уши! Оц, тоц, перевертоц!
Чуга ехал, слушая то английскую, то родную речь, и жмурился довольно. Всё будет хорошо и даже лучше!
