Я стою возле факсимильного аппарата и собираюсь отправить письмо. Марк выглядит очень растерянным.
— Ты и в самом деле не знаешь?
— В «Ши» этим занимались другие. — Он делает паузу, выгнув брови дугой. — Там для этого были афроамериканцы.
(Что во мне есть такого, что позволяет ему считать меня расистом? Или это всего лишь осторожная игра, в которую он методично втягивает меня?)
— У тебя могут возникнуть неприятности с отделом кадров за такие разговоры, — предупреждаю я его.
Он пожимает плечами. Возможно, он уже начал подозревать, что я просто дурачусь с аппаратом.
Я показываю ему, как отправить факс. Кажется, что у него вот-вот вывалится изо рта язык от усердия, как у ребенка, занимающегося чистописанием, но, когда наступает его черед отправить факс — запрос на короткое интервью с неким художником, схлопотавшим срок за подделку картин, а ныне умирающим от рака в римской тюрьме, — он не оправдывает моих ожиданий.
— Не может быть, — говорит он.
Марк не верит, что нужно вставлять страницу в факс лицевой стороной вниз.
— Ты прав, — говорю я с сарказмом, — тебя разыгрывают.
Он так и отсылает письмо — текстом вверх. Я тайно злорадствую.
Неделю спустя я замечаю, что он продолжает отправлять факсы неправильно.
Он немногого достиг за эти несколько недель и так и не добился интервью с умирающим арестантом.
А я добился.
Девять тридцать утра. Я уже полчаса как на работе, потому что всегда прихожу раньше Нолана, чтобы насладиться своим пребыванием там без него.
— Я только что поднялся на лифте с Гастоном, — медленно говорит он, растягивая слова.
(Даже не поздоровался, хотя я тоже с ним никогда не здороваюсь.)
— Правда? — бросаю я, не отрываясь от газеты.
Он хочет, чтобы я выказал интерес, но мне недосуг. В «Версале» очень важно никогда не показывать удивления чем бы то ни было. Если придет новость о том, что Северная Дакота бомбовым ударом стерла с лица Земли Южную Дакоту, то окружающие будут ожидать, что ты промычишь: «Гм-м-м, это интересно», — и вернешься к работе.
Над песочной стеной кабинки скачками проплывает пучок вздыбившихся, как от взрыва, рыжих волос, едва сдерживаемый фиолетовой заколкой. Марджори Миллет. Я с трудом проглатываю слюну, фиолетовая заколка делает резкий поворот, и пылающий рыжий пучок исчезает.
— Он был один, — продолжает Нолан.
Гастон Моро всегда один. «Версальский» легендарный стареющий (практически уже пенсионер) генеральный директор никогда не говорил со мной, так как он был самым важным лицом в корпорации, а я даже отдаленно не походил на сколько-нибудь важную персону.
