— На похоронах твоего отчима? — слышится на пленке мой собственный голос, — а когда и от чего он успел умереть?
— Господи, неужели я тебе не рассказал? — с наигранным удивлением восклицает отец. — Я бы мог поклясться, что говорил об этом. Ну, значит, слушай: это произошло в то утро, когда я вернулся домой, отбыв трудовую повинность. Была густая метель, с сильным ветром, хлопья снега прямо залепляли глаза, я как сейчас помню.
Я прошел по Нашмаркту, завернул за угол, мимо газового фонаря, который тогда еще стоял прямо напротив нашего подъезда. А еще, — это важная деталь, — я напевал и насвистывал. Захожу я в подъезд, а консьерж меня упрекает: не время, дескать, сейчас петь да свистеть, постыдились бы, молодой человек. И пробормотал что-то о печальном событии, но подробнее объяснять не стал. “Да что случилось-то?” — спросил я, и тут он прерывающимся голосом сообщает мне о скоропостижной и якобы трагической кончине господина Альберта Принца.
Я сначала никак не мог взять в толк, о чем это он, он говорил непривычно тихо. Но, осознав наконец смысл сказанного, я, не дожидаясь более соболезнований, бросился наверх на третий этаж через две-три ступеньки, скорее к маме.
Не раньше не позже, как в канун Нового года, не раньше не позже, как в так называемой деликатной ситуации, моего отчима хватил удар…
Нет, — внезапно совершенно иным тоном произносит голос отца, — не может такого быть, что я тебе что-то не то рассказал. Трудовую повинность я отбыл не зимой, а осенью. Ветер нес по улице не снег, а опавшие листья. А только отбыв трудовую повинность, я еще застал отчима в живых.
Получается, о скоропостижной и якобы трагической кончине моего отчима я узнал позднее. Но точно помню, что произошло это утром, в Новый год. К тому времени я уже уехал от родителей, снимал поблизости комнатку от жильцов. И первого января, с утречка, направился их поздравить, вот и пел и насвистывал в подъезде дома номер двенадцать по Хоймюльгассе.
И тут распахивается дверь в квартире консьержа, он выходит и говорит, как сейчас помню:
“Слушай, Вальтер, постыдился бы в такой день петь-то!”
“А почему бы это мне не петь? — удивляюсь я.”
“Твой отец сегодня умер”, - объявляет он.
Тут у меня в сознании воцарилась какая-то белая пустота, поначалу я даже не в силах был понять, что он сказал. А потом кинулся наверх, к матери, через две или через три ступеньки.
К вечеру полиция вызвала меня в морг на опознание. Вот где, значит, временно упокоился КОЛОСС, все мое детство и отрочество внушавший мне ужас. Умер он, как мне сказали, в какой-то гостиничке в Йозефштадте, умер прекрасной, просто бесстыдно прекрасной смертью. Пуля, путешествовавшая в его теле со времен битвы под Верденом, достигла сердца в самое упоительное мгновение.
