К обеду, состоявшему из одного–единственного, бережно извлеченного из жестянки сухаря, ему удалось сделать себе приятное дополнение. На кухне в одной из банок отыскалась чудом уцелевшая щепотка заварки и, вскипятив воду на растопленной по такому случаю печи, Иосиф заварил себе чаю. Настой получился крепкий, густой, и кружка с ним приятно обжигала пальцы, скрашивая вынужденную скудость трапезы.
Расположившись с кружкой и сухарем за столом в гостиной, Иосиф рассеянно изучал обстановку, с которой вчера, в потемках, познакомился только вскользь. За остекленными дверцами буфета стояли фотографии — по–видимому, тех, кто жил здесь до прихода войны. С одной из них смотрел немолодой лысоватый мужчина с крупными, мясистыми чертами лица — вероятно, хозяин квартиры, с другой — миловидная женщина с густыми каштановыми волосами, должно быть, его жена. Особенно выделялась девушка, русоволосая, лет двадцати, судя по едва уловимому сходству — их дочь, которой Иосиф, давно не видевший женщин даже на фотографиях, невольно залюбовался. Снимки были довоенные, люди на них улыбались, казались счастливыми, на большой карточке с залоснившимся уголком представала картина какого–то семейного торжества. Так мало вязавшиеся с тем, что происходило сейчас там, за окном, они навели Иосифа на мысли о доме, собственном довоенном прошлом.
Лившийся с улицы свет проходил сквозь столб клубившейся в воздухе пыли и становился насыщенно–желтым, почти оранжевым, тяжелыми маслянистыми пятнами ложась на стену, подушки тахты, облупившийся подоконник. Глядя на эти пятна, он вспомнил те летние утра, когда они с дядей Михаем выходили делать гимнастику во дворе усадьбы под Сулиной, где Иосиф провел большую часть своего детства. Свет во двор лился прямо с крыши их двухэтажного дома, с ее пылавшего на солнце черепичного ската, и тоже казался совсем желтым, рыхлым, как дынная мякоть, почти таким же осязаемым, как стоявший над бочкой с дождевой водой пар. Они с дядей, полуодетые, босиком сбегали с крыльца на мокрую от росы траву и наперегонки, фыркая и смеясь, крутили на лужайке колесо, делали стойку на руках и приседания, брызгали друг на друга водой из бочки. Из окна второго этажа за ними украдкой наблюдала Марта, двоюродная сестра Иосифа, сонно поправлявшая на себе ночную рубашку; на веранде у бликующего на солнце таза для умывания лениво прихорашивалась вставшая спозаранку кошка. Покончив с упражнениями на траве, дядя выкатывал из–под крыльца огромную, размером с арбуз, гирю и принимался играючи подбрасывать ее в воздух то одной рукой, то другой, за чем Иосиф всякий раз наблюдал с тайной завистью и восхищением, ибо сам он едва мог оторвать ее от земли. Где–то внутри дома звякали чашки, с невидимой кастрюли звонко соскакивала горячая крышка, и спустя несколько минут все они собирались к завтраку на пронизанной солнцем, чадящей сковородками и кастрюлями кухне.
