С какого–то момента Иосиф перестал следить за происходящим, только слушал — мешал окутавший улицу дым, да и ужас того, что творилось снаружи, напрочь отбил у него охоту к этому зрелищу. Судя по окатившему соседние проулки гулу человеческих голосов, восточнее русские попытались перейти в контратаку, но, встреченные плотным немецким огнем, откатились назад. Почти сразу, не давая противнику передышки, попытались контратаковать и немцы, но так же безуспешно: в этот раз на приступ они пошли значительно меньшими силами и были отброшены, с боем отступив на исходные рубежи. Так повторялось несколько раз, пока силы сторон не начали наконец выдыхаться и звуки стрельбы не пошли на убыль. Стихли грохот минометного обстрела и хлопки приглушенно рвавшихся в руинах ручных гранат, замолчала бесперебойно бившая из укрытия по врагу противотанковая пушка. Зазвучало реже, а потом и вовсе оборвалось разноголосое татаканье пулеметов. Через минуту внизу раздавались только винтовочные выстрелы, сыпавшиеся отовсюду часто и сухо, как лопавшийся в костре горох, да редкие автоматные очереди, но и они постепенно сошли на нет. Линия, на которой находился дом Иосифа, осталась нейтральной.
Когда он снова глянул в свой «перископ», внизу уже не было никого — на мостовой, присыпанные осколками битого кирпича, лежали трупы, в стороне дымила подбитая самоходка. Стена дома напротив была испещрена рытвинами от пуль и снарядов, из всех фонарных столбов прямо стоял только один.
Единственным, что не стихло после прекращения огня, были крики раненого, раздававшиеся чуть поодаль, в соседнем квартале, где накануне каждой из сторон совершалась попытка флангового прорыва. Брошенный своими в застройке, там, где никто не мог прийти ему на помощь, раненый то умолкал, то вновь принимался оглашать руины своими истошными воплями, будившими в воображении самые жуткие картины его раны. Удвоенные уличным эхо, вопли разносились далеко вокруг, и казалось, что обе стороны напряженно вслушиваются в них, постепенно отрезвляясь от той вспышки ярости, которая их за собой повлекла. У Иосифа мороз пробегал по коже от этих криков, но, как минуту назад он не мог заставить себя переползти в соседнюю комнату, так и теперь не мог не слушать их. Они как будто удостоверяли, что все, что он видел и слышал, не было наваждением или сном, и что только что там, внизу, люди в серых и оливковых шинелях с такой кровавой помпой пытались отбить друг у друга один–единственный квартал. Увиденная им вот так, со стороны, картина уличного боя неожиданно сильно поразила Иосифа, и, может быть, впервые с того момента, как его полк перевели на сталинградские улицы, он по–настоящему понял, где оказался. Лишь через полчаса раненый умолк, и над округой окончательно установилось затишье, нарушал которое теперь только шум клокотавшего в самоходке огня.
