Когда все закончилось, Иосиф какое–то время просидел в прострации, потеряв к происходящему всяческий интерес. В воздухе пахло порохом и гарью, в окно с улицы летели черные хлопья чего–то паленого. Чашки в буфете посдвигались со своих мест, стояли как попало, вразброд, смотря ручками каждая в свою сторону, сахарница, в продолжение боя все норовившая спрыгнуть со стола, замерла в полушаге от бездны. Бой прошел и по комнате, и летевший с улицы черный снег еще больше сближал ее с тем, что творилось снаружи.
Приходя в себя после увиденного, Иосиф со всей ясностью ощутил, что ничто не заставит его вернуться туда, в этот кошмар, даже если это будет стоить ему голодной смерти в четырех стенах. Лучше умереть здесь, в этой квартире, среди пыльной мебели и книг, чем бросаться вот так по чьему–то приказу на стену из свинца и огня, каждую секунду рискуя превратиться в кровавый сгусток или пылающую головешку. Меньше всего он понимал, зачем с таким упрямством бросать людей туда, где каждый сантиметр пространства простреливается противником, что два дня тому назад так красноречиво подтвердила атака его полка. Докатившись до этого города, война, вероятно, достигла той степени автоматизма, при которой обе стороны руководствуются уже не здравым смыслом, но желанием дожать, додавить друг друга любой ценой, не считаясь с потерями, ибо энергичные эшелоны с запада и востока всегда привезут еще. И на такой войне у него не было ни малейшего шанса уцелеть.
Иосиф порадовался мысли о приближающихся холодах, дававших ему возможность умереть относительно легко: просто заснуть и не проснуться, а не подыхать где–нибудь в горячей груде собственных вывороченных кишок, зная, что никто не придет тебе на помощь. Он представил себе, как будет лежать здесь на куче тряпья и медленно угасать, безучастный к гвалту канонады и гулу авианалетов за окном. В свете неизбежности смерти вся жизнь вдруг представилась ему нелепым фарсом, ибо вопреки мечтам и планам на будущее была приговорена закончиться здесь, в этом городе, вдали от людей, в брошенной жильцами квартире. Он будет постепенно истлевать в этих стенах, и никто никогда не узнает, где он, как закончил свои дни. И если когда–нибудь люди все–таки явятся сюда и отодвинут плиту, то застанут лишь высохшую долговязую мумию в униформе румынской армии, несостоявшегося скрипача из Добруджи, которого они выбросят вон, к тем безымянным трупам, что будут гнить в общей яме за пределами города. От безысходности Иосифу захотелось умереть поскорее, и он пожалел, что потеря винтовки не позволяла ему оборвать этот фарс прямо сейчас.
