Коротко вскрикнул и осел на ягодицы один из говорящих мужчин, булькая простреленным горлом. Двое его спутников, подхватив раненного под руки, осторожно оттащили его на чистое пространство, заботливо вглядываясь в глаза умирающего товарища.
— Вот и все, — еле слышно прошептал смертельно раненный мужчина окровавленными губами и обессиленно уронил голову на собственную грудь, которой до конца мешала согнуться длинная, монгольская стрела, выискавшая в темноте свою жертву.
— Отмучился, Слава Богу — истово перекрестился один из его товарищей, и, прикрыв глаза недавнему собеседнику, пара оставшихся в живых мужчин отправилась в путь по стене, стараясь надолго не задерживаться в зияющих дырах бойниц.
Реагируя на вскрик, Иван тревожно встрепенулся, и, осознав, что опасности нет, тяжело закашлявшись, опустился обратно в свой угол. Прошедшись глазами по обороняемому участку, Дикорос выхватил во всеобщем хаосе меня и слабо махнул рукой, подзывая сесть подле него.
— Гамаюн! — начал он издалека, едва я опустился бок о бок с великим воином, — пора, Гамаюн! Уходи.
— Как я вас брошу, дядька? Мне не позволит совесть… — начал было я свои стандартные измышления, которые не раз высказывал за последние дни, но был перебит блаженной улыбкой умирающего человека.
— Нас больше нет, — ясные глаза Ивана не выражали и толики страха, — были мы, да все вышли. Следующее утро будет решающим. Ты превосходно сражался, мой молодой друг! Отныне этот бой не твоя забота. Уходи.
Предводитель Небесного Отряда слабо оттолкнул меня от себя, не желая больше вести пространственные разговоры о том, что должно и не должно с несмышлёным юношей и утомленный беседой, провалился в тревожное полузабытье.
Мужчины редко плачут. Но я и не был мужчиной на тот момент, а только юношей. И пусть я убил многих за эти дни, и пусть я пережил то, что не мог в принципе пережить человек на семнадцатом году, но почему то именно в этот момент злые слезы богато застлали мои глаза.
Спускаясь со стены, я не был, окрикнут, кем бы то ни было — дымящиеся улицы деревянного города были пусты и безлюдны, только разносилась над спящими домами чья-то истовая молитва к Всевышнему.
Основательно поплутав по незнакомым, затемненным закоулкам, я нашел искомый дом и постучал в знакомую калитку.
— Пришел, наконец, иноверец? — и без того хмурый хозяин дома, в столь трудные времена предстал еще более мрачным, чем обычно.
От моих глаз не ускользнул тот момент, что одет старик был в белую, расшитую по рукавам и вороту красными узорами, рубаху, в которой обычно провожали в последний путь зажиточного покойника. Владимир, в чем я убедился чуть позже, убегать не собирался, а желал, во что бы то ни стало встретить мученическую смерть в стенах родного терема.
