Наступила четвертая годовщина моей жизни на острове. Я встретил ее трудом и молитвой. Вечера я проводил в компании моего пса, попугая и гулящей кошки с многочисленным выводком. Как обычно в это время, шел дождь и пахло ванилью – где-то поблизости зацвел лунный кактус, чьи цветки распускаются и увядают за одну ночь. После казуса с пирогой гордыня моя пошла на убыль, поскольку я понял, что не надо желать большего, чем Господь дал тебе на сегодняшний день. Да и чего мне было желать, если я уже почти ни в чем не нуждался?
Глава 25
Мысли о вечном и временном
Я был хозяином острова и единовластно распоряжался целым царством. У меня не было ни врагов, ни завистников, как и не было искушений. Я сеял хлеб и добывал дичь ровно столько, чтобы хватало мне и моим животным. На острове водилось множество черепах, однако я лишь изредка убивал по одной, чтобы полакомиться нежным мясом. Здесь было столько леса, что можно было бы построить целый флот, и достаточно винограда, чтобы наполнить трюмы этих судов вином и изюмом… Но я ценил лишь то, что доставляло мне удовольствие и давало возможность чувствовать себя здоровым и бодрым. Причем в таких количествах, сколько требовалось для безмятежного состояния духа. Мне помогали в этом природа, труд, опыт и долгие размышления в одиночестве.
Иногда, глядя на горстку золота и серебра, взятого в капитанской каюте на корабле, я спрашивал себя: зачем этот ненужный хлам? Я готов все до гроша отдать за десяток трубок для табака или ручную мельницу, чтобы молоть выращенное мною зерно. Мне бы не помешали шестипенсовый пакетик семян репы или моркови, пригоршня гороха или бобов. А уж половину серебра я бы точно заплатил за бутылочку чернил… Мне и в самом деле не хватало привычных в прежней жизни мелочей, но я научился смотреть на такие вещи проще, легко отказывая себе во многом. Я научился во всем в первую очередь видеть светлые стороны, а уж потом темные, и помнить о том, что у меня есть, а не о том, чего я лишился.
Вслед за сухарями кончились чернила, и с невозможностью продолжать записи в дневнике я долго не мог смириться. До поры бумага и перо были моими единственными собеседниками на острове, и это давало мне возможность не только сохранить дар связной речи, но и не опуститься до дикости. Но я не забывал про Библию и старался не пропустить ни одного воскресного дня, чтобы не почитать великую книгу.
Одежда моя также начала приходить в негодность, белье износилось. Правда, оставалось около трех дюжин матросских клетчатых рубах, которые я берег как зеницу ока. Дело в том, что в здешнем климате я мог бы обойтись и без одежды, но рубахи позволяли легче переносить адскую жару, которая иногда обрушивалась на остров. Лучи тропического солнца сжигали открытую кожу до волдырей, а ткань защищала мои руки, плечи и спину – ведь никаких целебных бальзамов, кроме козьего жира, у меня не было. Под таким солнцем нельзя было расхаживать с непокрытой головой – потом меня мучила сильнейшая мигрень. Для более прохладной погоды годились и матросские фуфайки, но их у меня было всего несколько штук.
