Шильдер следующими словами характеризует деятельность Бутурлинского комитета: «Таким образом образовалась у нас двойная цензура в 1848 г., предварительная, в лице обыкновенных цензоров просматривавшая до печати, и взыскательная или карательная, подвергавшая своему рассмотрению только уже напечатанное и привлекшая, с утверждения и именем государя, к ответственности как цензоров, так и авторов за все, что признавала предосудительным или противным видам правительства. Спрашивается: каким образом могла существовать при таких условиях какая бы то ни было печать? Кончилось тем, что даже государь получил, но неведению комитета, так сказать, выговор от этого учреждения». Шильдер здесь разумеет один случай, когда газетная заметка об уличном происшествии была предварительно одобрена императором, а комитет признал ее недопустимой.
Посмотрим общие распоряжения по цензуре за это время.
В мае 1848 года с новой строгостью было подтверждено прежнее правило: по представлению шефа жандармов было велено, «дабы те из воспрещаемых сочинений, которые обнаруживают в писателе особенно вредное в политическом и в нравственном отношении направление, были представляемы от цензоров негласным образом в III отделение собственной Е.В. канцелярии, с тем чтобы последнее, смотря по обстоятельствам, или принимало меры к предупреждению вреда, могущего происходить от такого писателя, или учреждало за ним надзор».
Таким же образом было строго подтверждено: «Не должно быть допускаемо в печать никаких, хотя бы и косвенных порицаний действий или распоряжений правительства и установленных властей, к какой бы степени сии последние ни принадлежали»; «впредь не должно быть пропускаемо ничего насчет наших правительственных учреждений, а в случаях недоумения должно быть испрашиваемо разрешение»; «не должно быть пропускаемо к печатанию никаких разборов и порицаний существующего законодательства». Для газет и журналов даны такие правила: «Рассказывать события просто, избегая, елико возможно, всяких рассуждений; вовсе или почти не упоминать о представительных собраниях второстепенных европейских государств, об их конституциях и проч.; избегать говорить о народной воле, о требованиях и нуждах рабочих классов и т. д. Самым решительным образом запрещались «критики, как бы благонамеренны ни были, на иностранные книги и сочинения, запрещенные и потому не должные быть известными».
Особенное внимание обращали на себя статьи по русской истории:
