– А вы, Робеспьер, на заседании седьмого декабря защищали госпожу Ролан против Виара.
– Точно так же, как мой брат защищал вас[184], Марат, когда на вас нападали в Якобинском клубе. Но что же это доказывает? Ровно ничего.
– Робеспьер, известна даже та комната Тюильрийского дворца, в которой вы сказали Гара: «Мне уже надоела революция».
– А здесь, Марат, в этом самом кабачке, вы двадцать девятого октября целовались с Барбару.
– Вы, Робеспьер, сказали в разговоре с Бюзо: «Что это за штука такая ваша республика?»
– Марат, вы в этом самом кабачке угощали завтраком марсельцев, по три человека от каждой роты.
– Вы, Робеспьер, ходите в сопровождении рыночного носильщика, вооруженного дубиной.
– А вы, Марат, накануне десятого августа просили Бюзо, чтобы он помог вам бежать в Марсель, причем собирались переодеться жокеем.
– Во время сентябрьской расправы[185] вы прятались, Робеспьер.
– А вы, Марат, выставлялись напоказ.
– Вы, Робеспьер, швырнули на пол красный фригийский колпак.
– Да, когда его вздумал надеть изменник. Робеспьер не может носить того, что носит Дюмурье.
– В то время, когда проходили солдаты Шатовье, вы не захотели, чтобы на голову Людовика Шестнадцатого было накинуто покрывало.
– Я сделал лучше: я не накрыл ему голову, а отрубил ее.
Дантон вздумал вмешаться, но вмешательство его только подлило масла в огонь.
– Робеспьер, Марат, – проговорил он, – успокойтесь!
Марат не любил, чтобы его имя ставилось на втором месте.
– А вы чего вмешиваетесь? – воскликнул он, поворачиваясь к Дантону.
– Чего я вмешиваюсь! – закричал, в свою очередь, Дантон, привскакивая на стуле. – А вот чего! Я утверждаю, что не должно быть братоубийства, что два человека, служащие народу, не должны вступать между собой в борьбу, что и без того уже довольно и интервенции и гражданской войны, и что к ним не следует присоединять еще войну домашнюю; что революцию сделал я и что я не желаю, чтобы ее переделывали. Вот почему я вмешиваюсь!
– Вы бы лучше подумали о том, чтобы представить отчеты, – проговорил Марат, не возвышая голоса.
– Это легко сделать! – воскликнул Дантон. – Ступайте искать их в освобожденной мною Аргонне, в очищенной от неприятеля Шампани, в завоеванной Бельгии, среди армий, в рядах которых я уже четыре раза подставлял свою грудь под картечь! Ступайте искать их на площади Революции, на эшафоте двадцать первого января[186], на разбитом троне, на гильотине, этой вдове…
– Гильотина вовсе не вдова, а девственница, – перебил Марат Дантона. – Возле нее можно лежать ниц, но ее нельзя оплодотворить.
