– Грезится тебе, Вася!
– Кой грезится! Ты поглазей, колико пораскинуто в небе золотого горошку.
Клаша укоризненно покачала головой и незло пожурила:
– Охальник ты!
Над вздремнувшим ручьем мирным стадом овец клубился туман. Из-за леса, шурша примятой травой, подкрадывался влажно вздыхающий ветер.
– В избу пора, – поежилась от сырости девушка.
Васька неохотно поднялся.
– Пошел бы аз в лес, да николи не обернулся сюда.
Она ласково прижалась к нему.
– Аль попригожей место сыскал?
– И сыщем! Неужто с тобой доли не сыщем?
И, снова усевшись, Выводков спрятал голову у нее на груди.
– Возьмем мы с тобою на Волгу путь. Слыхивал аз, живут там холопи при полной волюшке да веселье.
Клаша перебирала длинными, тонкими пальцами, пропахнувшими землей и свежей зеленью, его шершавые кудри и о чем-то мечтала.
– Чуешь, девонька?
– Чую, Васек… Токмо… с отцом како быть?.. За нас с тобой забьет князь отца-то…
Васька присвистнул:
– Како, выходит, ни кружи, а дале курганов-то этих нету нам, холопям, дороги.
Неуверенно, точно рассуждая вслух с самой собой, Клаша предложила вполголоса:
– Нешто прикинуть отца подсуседником к твоим старикам?
Губы Васьки передернулись горькой усмешкой.
– Были старики, да все вышли…
– Померли?
– Мать померла, а отец…
Он махнул рукой.
– Да чего тут и сказывать!..
Но сейчас же горячо зашептал:
– Живали мы под Муромом-городом. А пожгли нас татары, отец, с нужды, закабалил сестренку мою за сыном боярским Колядою. Ну, после того подался со мной в будный стан отец смолу варить да лубья драть. Токмо не вышло: перехватил нас отказчик боярской. А прослышал тот отказчик, что не охочи мы в кабалу идти, а и наказал холопям вязать нас. Тут и грех недалече. Отстоял аз свою волю оскордом. Почитай, от головы отказчиковой и следу-то не осталось.
Клаша передернулась от скользнувшего по душе острого холодка.
– Тако и загубил человека?
– Загубишь, коли тебя, яко волка, норовят закапканить. – Он встал и строго уставился в небо. – Негожий обычай спослал Господь кабалою людишек кабалить.
Не помня себя от ужаса и возмущения, девушка истово перекрестилась:
– Не вмени ему, Господи Сусе… Не вмени ему в грех!
Резким взмахом руки Выводков отстранил ее от себя.
– Нету тут греха перед Господом! Не хулу возвожу, а печалуюсь! Поглазел бы он, показал бы нам милость, на холопей своих!
Из груди рвались полные горького возмущения слова. Он не слушал умолявшую его остановиться девушку и ожесточенно кричал в далекое звездное небо, выкладывая немой пустоте все накипевшее горе.
