Староста собрал морщинками лоб.
– Ни к чему скрыни холопям.
– Хо-ло-пям?
Глыба живота Ряполовского ходуном заходила от смеха.
– Смердов хоромами жаловать?!
Чувствуя, что вместе с нарастающим раздражением к груди подступает порыв кашля, боярин присел на чурбак и осторожно, открытым ртом, вобрал в себя воздух.
Спекулатарь бросился из подклета и тотчас же вернулся с ковшом, полным кваса.
– Испей, господарь!
Симеон пригубил ковш и натруженно встал.
– Завтра же скрыню поставить!
Невеселый шел Васька в починок. Сиротливо болтался за спиною оскорд и глухо звякали на поясе большие ножи.
Клаша поджидала рубленника на огороде. Он присел на меже подле девушки и закрыл руками лицо.
– Об чем ты?
Выводков согнул по-старчески спину.
– Зря палаты те ставлю…
Голос его задрожал и оборвался.
– Аль не любо боярину?
При упоминании о Ряполовском рубленник точно очнулся от забытья и, вскочив, неожиданно разразился жестокой бранью.
Клаша гневно рванула его за плечо.
– По костре стосковался?
Он грубо ее оттолкнул.
– Спалю, а тамо пускай со мною творят, чего пожелают!
Ткнувшись подбородком в ладонь, девушка молча пошла к избе отца. В склоненной на полудетское плечико голове ее, в медлительности шага и чуть вздрагивающей, точно от скрытых рыданий, спине, в тонких изломах всей стройно вылепленной фигурки было что-то до того скорбное и умильное, что у Выводкова, помимо воли, сразу растаял гнев.
– Клаша!..
Лицо его вытянулось и потемнело. Пальцы судорожно щипали русый пушок бороды.
– Не гневайся на меня, бесноватого!..
И, двумя прыжками догнав девушку, благоговейно приложился к шелковому завиточку, непослушно выбившемуся из-под холщовой косынки.
– Не гневаешь ты меня, а кручинишь.
Васька уселся на землю и привлек к себе слабо упиравшуюся Клашу.
– В подклете-то не людишкам быть, а казне. Эвона, како князь обернул.
Она безразлично пожала плечами.
– По моему бы, по девичьему умишку, не все ли едино, где холопю голодную ночь ночевать?
Выводков растерянно захлопал глазами. От простых и спокойных слов девушки ему стало вдруг как-то не по себе.
– А и впрямь, – глухо вытолкнул он из груди, – подклет аз подгонял под хоромины, а пузо холопье не сдогадался замуровать.
– И не кручинься, выходит.
Они умолкли, задумчиво уставившись в тихие сумерки. Над головами неслышно закружилось воронье и устало облепило серую тень придорожной черемухи. Сквозь раскинутый по небу прозрачный покров там и здесь желтыми бабочками ложились звезды.
– Ишь, добра колико! Чать, всю губу прокормишь горохом тем, – болезненно усмехнулся рубленник.
