Вид мертвой Лаодики произвел на него потрясающее впечатление. Он не верил, что это была та Лаодика, которая еще накануне мечтала с ним о возвращении в Трою, о восстановлении царства предков.
– Убита! Убита! О боги! – вырвался у него крик отчаяния. – О прекрасный, нежный цветок лотоса! Кто сорвал тебя? Где тот злодей? О вечные, безжалостные боги!
Он бросился к матери и заплакал.
– О матушка! Ты ее так любила…
– Дорогой мой! Ты видишь: я сама плачу, – говорила Тиа, прижимая к себе голову сына.
– Но кто же решился убить ее?
– Боги то ведают… Вон меч, а чья рука направила его в сердце – никто не знает.
– Какой меч? Где?
Бокакамон подал Пентауру меч.
– Его нашли здесь, в саду.
– Это меч мужчины, – удивился царевич. – Как мог мужчина попасть в дом женщин?
– Нет, царевич, я головой ручаюсь, что мужчина не мог попасть сюда, – робко возразил Бокакамон. – Меч внесен в этот дом рукою женщины, и эта же рука злодейски поразила несчастную дочь Приама.
– Женщина, женщина убила мою голубку чистую, – словно автоматически повторяла старая негритянка. – Она сидит в ее глазах, она смотрит оттуда…
– Что она говорит? – спросил Пентаур.
– У нее, кажется, помутился рассудок, – тихо отвечал Бокакамон. – Она убита горем: говорит, что лицо убийцы всегда отражается, как в зеркале, в глазах убитого. Старуха видит там убийцу.
Пентаур робко подошел к ложу Лаодики и нагнулся к ее неподвижному лицу.
– О боги! Я не могу видеть этих глаз! – с ужасом отшатнулся он от мертвой.
– Его святейшество идет! Фараон! Фараон! – послышался шепот среди женщин.
Все с боязнью расступились. Рабыни упали ниц. Это шел сам Рамзес.
В тот же день фараон приказал нарядить строжайшее следствие по делу о таинственном убийстве троянской царевны. Преступление казалось таким загадочным, что для раскрытия его призваны были высшие следственные и судебные власти столицы фараонов. Во главе их стоял хранитель царской казны Монтуемтауи. В помощь ему придали носителя опахала Каро, царского переводчика Пенренну, знаменоносца гарнизона Фив – Хора и нескольких советников фараона.
В именном повелении, данном следователям, выражено было: «Виновные и прикосновенные к неслыханному злодеянию в самом сердце моего дворца должны приять смерть от собственной руки своей; да обрушится их преступление на главу их» – и добавлялось в конце: «Я есмь охрана и защита всего навеки и есмь носитель царского символа справедливости пред лицом царя богов Амона-Ра и пред лицом князя вечности – Озириса».
