Сламоту Смельский застал у себя в кабинете.
Он сидел на восточном балконе, укутав ноги пледом, несмотря на то что день был теплый, даже жаркий.
Графа мучил его застарелый ревматизм.
Входящему Смельскому он приветливо улыбнулся, как старому хорошему знакомому.
Но вслед за тем, увидя встревоженное и даже несколько исхудавшее лицо молодого человека, он изменил и выражение своего на серьезно-вопросительное.
Смельский подробно рассказал все происшедшее в последние три дня между Анной и Шиловым и просил графа быть в этом деле судьей чести, обязать Шилова принять вызов со стороны его, Смельского, по окончании судопроизводства по делу Краева.
Старик опустил голову и долго не поднимал ее, словно обдумывая что-то.
На лбу его то и дело вздрагивали морщины, пальцы нервически комкали край пледа на коленях.
– Хорошо! – сказал он наконец, поднимая голову. – Я возьмусь за это дело, и вы получите удовлетворение… но и он тоже получит его от меня, – заключил старик, и так грозно сверкнули его красивые, благородные глаза, что Смельский невольно залюбовался им.
Когда он ушел, граф велел тотчас же позвать к себе управляющего, но его не оказалось дома.
Тогда Сламота велел сказать, что ждет его во всякое время, когда бы он ни вернулся.
И действительно, верный своему слову, он даже ночь просидел в кресле с тем же суровым лицом и сверкающим взглядом.
Шилов явился только наутро.
Войдя в кабинет графа, он удивился выражению его лица: таким еще он никогда не видел Сламоту.
Граф молча указал ему на кресло против себя, но руки, против обыкновения, не подал.
– Вчера, – прямо начал Сламота, – ко мне приезжал господин Смельский, чтобы через мое посредство предложить вам дать ему удовлетворение по делу, известному, конечно, вам.
– Я недоумеваю, граф.
– Вы? Тогда недоумевать придется и мне, но зачем играть в недоумения, господин Шилов, не лучше ли будет нам обоим высказаться откровенно. Я сперва готов выслушать то, что вы скажете в свое оправдание относительно соблазнения вами невесты Смельского, а потом выскажу свое мнение.
– Соблазнения нет, граф! – немного вызывающе ответил Шилов. – Насиловать чувство ни мужское, ни женское никто не может.
– Это верно, но позвольте мне припомнить вам, господин Шилов, что вы же сами в этой же самой комнате, даже, кажется, на этом же кресле, не один раз касались вопроса любви и высказывали передо мной ваши оригинальные взгляды, иллюстрируя их фактами из вашей прошлой жизни, так изобилующей приключениями этого рода, но тогда это была только просто тема разговора. Одобрять или неодобрять ваши тенденции по этому поводу я не считал нужным и просто находил ваши рассказы забавными, а тенденции их чересчур оригинальными, и только.
