Ваш взгляд на женщину, немного циничный, не затрагивал моей брезгливости, так как я лично слишком далек был всегда от женщин, но теперь, когда эпизод ваших почти порнографических новелл вы перенесли на честную девушку, на невесту вашего товарища и даже друга юности, как вы мне его рекомендовали, я возмущен, и возмущен глубоко. Припоминая ваши же собственные рассказы о тех приемах, которые вы усвоили себе для соблазна хорошеньких грешниц, в среде которых весьма возможно, что вы были неотразимы, теперешний поступок ваш я считаю откровенно нечестным.
Граф остановился.
Шилов встал.
– Вы, вероятно, окончили, граф? – спросил он немного театральным тоном.
– Последним словом я окончил то дело, за которым призвал вас сюда.
– В трехдневный срок прошу принять от меня все дела и полномочия.
– Хорошо. Я только что сам хотел предложить вам сделать это.
– Я предупредил вас, граф.
– Это делает честь вашей догадливости.
– Я ею всегда отличался, граф, и был даже отличен вами за это, – с иронической усмешкой поклонился Шилов. – Что же касается господина Смельского, то я жду его поверенных от сегодняшнего дня вплоть до истечения суток после судоразбирательства, где он выступает защитником Краева.
Шилов поклонился и вышел.
Что же это за человек, скажет читатель, умеющий вести себя с таким достоинством и в то же время способный на одну из самых низких подлостей, какие когда-либо пятнали человеческое «я»?
Это человек нашего века, это злодей во вкусе начала его, это поклонник денег, это человек без принципов, кроме одного, заключающегося в девизе – все хорошо, что богато, нарядно и имеет хороший вид.
Он презирал бедность и одним взмахом освободился от нее, ни минуты не задумываясь над качеством избранного средства.
Выкройка этих людей пришла к нам оттуда же, откуда идут и выкройки для ублажения наших жен и дочек.
По камерам разнесли ночники.
Это значит – наступила тюремная ночь и окончился тюремный день.
Слава богу, что окончился, одним меньше в жизни, одним ближе к чему-то: к смерти или облегчению суровой участи.
Арестанты любят ночь более дня. Потому они любят ее, что, во-первых, она меньше напоминает о свободе, разлука с которой тем ощутительнее и тоска по ней тем жгуче, чем ярче день, чем голубее клочок неба, только и видный в верхнее оконце арестантской камеры.
Проходив почти весь день из угла в угол, Краев лег на постель.
Уже два месяца ровно, два месяца сегодня, как он томится в этой мрачной камере.
