Краева наконец привязалась к Смельскому как к родному, да она и считала его таковым, потому что Анна была его невестой.
Но вот последнее время что-то случилось с Анной; она стала какая-то странная, и что день – то хуже; даже лицо ее изменилось.
Потом она стала пропадать из дачи бог весть куда на целые часы и, возвращаясь, говорила, что она гуляла в парке.
И теперь все в парк, все в парк начала ходить… Точно у нее там сокровище какое-то зарыто.
Стала, наконец, уходить и по вечерам, а вечера теперь уже темные; даже страшно за нее.
Этакая она смелая!
Спросила как-то на днях Татьяна Николаевна у Смельского, не с ним ли Аня по вечерам гуляет, тот и глаза опустил.
Краева даже испугалась, что сказала это.
– Я, – говорит он, – сам ищу вот уже два дня Анну Николаевну, хочу переговорить с нею о важном деле и не вижу ее.
Краева задумалась.
Что бы это могло быть?
Но когда сегодня, сейчас, Смельский, бледный и встревоженный, приехал и сообщил, что Анна уехала с Шиловым, Татьяне Николаевне сделалось дурно, так дурно, что она опять слегла в постель.
Смельский ушел к себе на дачу и предался самым мрачным размышлениям. Он сел у открытого окна и задумался, глядя в поле, где виднелся выступающий угол сламотовского парка.
«Вот этот проклятый парк, – думал он, – вот это чертово гнездо измены и воровства…» Потом мысли его перенеслись на Анну…
Он был зол, ему хотелось бранить весь свет; бранить Анну он не имел силы: он и теперь еще слишком любил ее, чтобы сделать это. Взамен ее лично он стал думать о женщинах или о женщине вообще; не похвальны оказались его выводы об этой половине рода человеческого. Но в них была правда, масса правды и разве только какой-нибудь один процент преувеличения, происходящего от горя и обиды. Ему пришло на ум, что женщина очень странное существо, потому что все качества, составляющие ее нравственную фигуру, можно назвать огульно отрицательными, так что в женщине, собственно, нет ни хорошего, ни дурного, а есть только тени того и другого чувства, тени, легко меняющие свои места и сливающиеся одна с другой. Не спалось в эту ночь Смельскому, не работалось и над проектом защитительной речи, как он ни уговаривал себя, что постыдно, мол, с его стороны опустить настолько руки в этой беде, чтобы забыть даже обязанность честного человека.
Ведь он не бросит же защиту Краева только потому, что Анна изменила ему? Конечно, он сделал бы это с охотой, но он не должен, он не смеет, он – присяжный защитник обвиняемых, кто бы они ни были и что бы ни было связано с ними. Это – назначение и цель его жизни.
