– Боже мой! Анна Николаевна! Неужели для сестры вашей мало услуг той сиделки, которую ей нанял граф.
Это напоминание не понравилось Анне.
– Мало! – коротко ответила она. – Сестра и сиделка не одно и то же! Прощайте!.. Если увидите Андрея, скажите ему… Нет, ничего не говорите… я сама… – И она, кивнув головой, быстро пошла по аллее назад к дачам.
– Попалась, – прошептал Шилов и, самодовольный, сияющий, тоже встал и пошел в другую сторону.
С этого последнего свидания Анна совсем изменилась. Она стала задумчива и видимо избегала встреч и задушевных разговоров со Смельским.
Казалось, какая-то тяжелая дума лежала гнетом на ее мозгу.
Несколько раз Татьяна Николаевна, уже начавшая оправляться настолько, что могла выходить в сад, замечала ее таинственные долгие отлучки.
Несколько раз Смельский приходил к ней спрашивать, где Анна, потом отправлялся искать ее и не находил.
За это время он переехал из дома Сламоты, отговариваясь желанием быть ближе к даче, где жила его невеста, что старик Сламота нашел вполне естественным.
Смельский действительно поселился через дачу от Краевых у какой-то вдовы, охотно отдавшей ему комнату со столом.
Тут Смельский весь предался делу, требующему его защиты. Он беспрестанно бывал в городе, то видясь с заключенным, то роясь в бумажных деталях дела, и в конце концов у него сложился определенный взгляд на дело и более или менее определенное мнение; с Шиловым за это время они совсем не виделись, но стали реже видеться и с Анной. Ее все не было дома.
Где же она?…
Смельский знал, что у нее нет тут не только родных, у которых она могла проводить время, но и знакомых.
Татьяна Николаевна тоже удивлялась, но она, впрочем, была занята другою мыслью. Она собиралась с силами, чтобы поехать к мужу с детьми.
Сламота, посещавший ее каждый день, отговаривал от этого, говоря, что и ему и себе она только расстроит нервы, разорвет душу этой страшной драмой свидания, что лучше обождать суда и тогда уже или проститься с мужем, или приветствовать его уже прощенного.
– Проститься?! – воскликнула Татьяна Николаевна. – О! Вы меня не знаете, граф! Если Павла обвинят, я пойду за ним и в ссылку, и в каторгу. Суд людской мне не пример. Моя душа, моя любовь судит его, и сердце говорит мне, что он невиновен. Я видела сон, граф!..
– Да! Вы мне рассказывали этот сон! – безнадежно махнул рукой старик. – Сон сном, Татьяна Николаевна, а действительность действительностью.
