Анна даже вздрогнула от этого взгляда и нахмурилась, потупив глаза.
– Андрей Иванович скоро должен приехать, – сказал Шилов.
– Да, я иду встречать его.
Шилов улыбнулся:
– Пожалуй, и я пойду его встречать, потому что я все равно вышел на прогулку, но только…
Он вынул часы.
– Только теперь уже поздно. Да вот, кстати, слышите?
В стороне станции раздался свисток.
– Теперь уже ни я, ни вы не успеете.
Анна смутилась:
– Какая досада! А мне его необходимо сейчас же видеть. Как бы это сделать?
Анна на минуту задумалась с встревоженным выражением лица и потом вдруг, со свойственной ей решимостью, быстро сказала:
– Ну, если так, если я опоздала к поезду, я пойду к нему. Вы проводите меня, господин Шилов?
И она вышла из калитки, даже не оглянувшись в сторону сестры, которая слабым голосом позвала ее.
Анна не услышала.
Она быстро пошла по дорожке в сопровождении Шилова, который говорил ей, смеясь, что визит его очень кстати, потому что он теперь может проводить ее, Анну, кратчайшим путем через парк до виллы графа Сламоты.
Анна казалась взволнованной и настолько неохотно поддерживала разговор короткими, отрывистыми ответами, что Шилов предпочел молчать.
Только проходя по парку, Анна спросила его:
– Тут на вас напали?
– Нет, – ответил Шилов, – мы уже прошли то место.
Это был, однако, повод для него пустить несколько фраз, заставивших Анну с изумлением взглянуть на своего спутника.
Шилов выразил самое задушевное сожаление, что все так случилось.
– Лучше бы, – сказал он, – они убили меня, потому что я, по крайней мере, не страдал бы так, как я теперь страдаю.
– А что, у вас сильно болит рука?
Шилов тихонько засмеялся:
– Какой вздор! Рука!.. Точно вы, Анна Николаевна, не понимаете, о чем я говорю. Не рука, а душа болит у меня, потому что с этим делом связано столько трагического, что, право, смерть того, кто был хоть и невольной причиной этого всего, была бы для него благодеянием. Знай я, например, что все это так выйдет, что несчастная сестра ваша с детьми останется без своего кормильца, хотя и бесчестного и недостойного ее человека, но все-таки кормильца и отца ее детей, я бы дал убить себя и тем спрятал концы преступления в воду.
И эти последние слова Шилов произнес так правдиво, так твердо, что Анна во все глаза уставилась на него.
Он ей в эту минуту показался героем, она сама какой-то жалкой сообщницей или покровительницей, в силу родственного чувства, заведомого негодяя.
Это возмутило ее.
Она вспыхнула, опустила голову и, пройдя несколько шагов, заговорила уже первая про вещи совершенно посторонние.
