Говорите любимым о любви | страница 17

…Пятнадцать лет назад они шли с Наташей по этой же самой аллее. Он украдкой от прохожих срывал с кленов желтые листья. А она, мягко придерживая его, укоризненно шептала:

— Не надо, Алеша. Ты же не маленький. Ведь ты уже лейтенант.

— Не возьму, — решительно отказалась она. — Говорят, желтый цвет — к измене…

Сейчас Наташа далеко-далеко, на востоке, в маленьком городке, который давно уже стал для нее и для майора родным. Поехать в отпуск вместе с мужем она не смогла.

Наташа — учительница, а в школе уже начались занятия…

Листья медленно падали на дорожку. Майор затуманенным взглядом следил за их полетом.

Неожиданно он повернулся кругом и зашагал к выходу из парка. В руке у него был букет кленовых листьев. Он шел быстро, размашисто, как привык ходить в солдатском строю.

Вот и родительский дом в три окошка.

— Мама, — сказал он, переступив через порог, — мама, собери мне чемодан. Ты прости, мама. Я завтра уезжаю.

Кажется, она поняла.

Ведь и тогда, пятнадцать лет назад, в такой же осенний день, когда ее сын пришел со свидания с любимой девушкой, в руках у него тоже был золотой букет кленовых листьев.

Иду ромашковым лугом. Белым-бело вокруг. Сонные шмели лениво копошатся в цветочных венчиках, сыто, умиротворенно гудят. Липкие нити повилики цепляются за ноги. Где-то в дальнем березняке насвистывает иволга.

Густым медовым настоем тянет с клеверного поля.

Да, здесь ничего не изменилось, все осталось таким же, каким было восемнадцать лет назад, в мой первый лейтенантский отпуск в родные места.

Я беру в руки ромашку и медленно обрываю лепестки любит — не любит, любит — не любит…

Не любит.

Точно так же нагадала мне ромашка и восемнадцать лет назад. И — чего только не бывает в молодости! — я поверил белолепестковой гадалке и ничего не сказал ей, школьной моей подруге, самой звонкоголосой и ясноглазой среди своих сверстниц.

Уехал, трусливо бежал от нее и от самого себя.

И вот сегодня я снова в родных краях, снова встретил ее, красивую, рано поседевшую, с почти взрослой дочерью, и прочел, вернее угадал в ее глазах невысказанную боль.

Уж теперь-то я твердо знаю, что эта боль будет самой справедливой расплатой за мое мальчишеское легкомыслие, за то, что доверил когда-то свое счастье ромашке-гадалке.

Значит, пришла моя зрелость, пришла пора на самом себе испытать горькую мудрость жизни.

Только… только так хочется в последний раз оглянуться назад, нет, не затем, чтобы вспомнить и забыть, а чтобы проститься со своей и чужою юностью.