Говорите любимым о любви | страница 16

Привык я к ручью, вроде подружился с ним, вроде своим он стал для меня.

А недавно, в студеный январский день, я снова оказался в тех краях. Дай, думаю, схожу к ручью, посмотрю, как он там, не замерз ли. Встал на лыжи, пошел. Добрался до оврага, спустился вниз. Гляжу — что такое? Вокруг белым- бело, сугробы высоченные, следы заячьи, елочки сорочьи. А ручья нет. Замело, засыпало его снегом. Послушал я: не журчит ли под снегом? Нет, не журчит. Замерз, видать, начисто. Да и где ему, малому, справиться с морозами? Речки и то иной раз до дна вымерзают. А тут — ручей крохотный, ладошкой вычерпаешь…

Жалко мне стало моего давнего друга. Такой веселый, звонкий, говорливый — и на тебе: замерз!

Погоревал я про себя и пошел вниз по оврагу, к реке.

Иду, а сам нет-нет да и послушаю не журчит ли под снегом?

Очень уж мне хотелось, чтобы ручей до реки добежал… Нет, не журчит.

Еще пройду десяток шагов, еще послушаю. Нет, не журчит.

Вот и река. Сковал ее мороз крепким льдом, покрыл белым саваном. Не видно, не слышно ее под снегом.

Спустился я на лед, пошел вдоль берега. Вот тут, по этой впадинке, мой ручей в реку впадает. Снежный козырек над обрывом навис, ледяными наплывами все намертво сковано.

Тишина.

Но что это? Словно голос синички-теньковки часто- часто выговаривает:

— Теньк-теньк-теньк…

Но не птица это, не синица, а мой ручей выбрался из- под снега, пробился сквозь ледяные надолбы, тоненькой струйкой падает в еле приметное оконце — полынью на реке и будто радостную песню поет. Вот он, мол, я. Добежал!

Первые дни отпуска пролетели незаметно.

Трогательная забота матери, встречи с друзьями детства — все это радовало майора, волновало, наполняло душу сладким хмелем полузабытых воспоминаний.

Но потом его как-то исподволь охватила безотчетная тоска. Дома сидеть скучно, друзья заняты на работе. Он бесцельно бродил по городу, с тревогой думая, что впереди еще целая неделя.

Однажды поутру он забрел в городской парк. Прямые, уходящие вдаль аллеи были пустынны. Лишь кое-где на скамейках судачили старушки да из зарослей орешника доносился бойкий пересвист синиц.

Майор бездумно шел по аллее. А над ним желтыми, багряными, оранжевыми красками бушевала золотая осень.

Раскидистые клены будто нехотя роняли на дорожку, на скамейки влажные от ночного тумана листья. Майор машинально собирал их. Когда в его руке оказался большой букет, он прижал его к груди, остановился, будто припомнил что-то.

Это было словно вчера.