— Молись сам лучше о душе своей грешной — пристрелю! — грозно воскликнул он.
Слышно было, как щелкнул курок пистоли.
Луна проглянула из-за облаков и осветила лицо боярина.
— Правитель Борис Федорович! — в ужасе вскричал разбойник и вдруг бухнулся на колени. — Прости! Не погуби! — завопил он.
— Брось нож! — приказал Годунов.
Иван — это был он — далеко отшвырнул ножик.
— Смилуйся! Не ради корысти — ради хлеба пустился на такое! — продолжал молить Безземельный.
— Не врешь? — спросил правитель, смотря на лицо разбойника, казавшееся еще бледнее от неясного лунного света.
— Вот те крест! Посмею ль врать… Дети с голоду помирают. Хлеба корки черствой нет…
Годунов молчал.
— Ладно… После потолкуем… — наконец промолвил он. — Избу Кузьмича знаешь?
— Ведуна-то? Как не знать! Тут недалече.
— Вставай да проводи меня к нему.
— Боярин! Простил ли ты меня, окаянного? — причитал Безземельный, все еще не поднимаясь с колен.
— Сказал — после потолкуем. Веди! — приказал Борис Федорович.
Иван поднялся.
— Ступай впереди. Да помни — пистоль у меня наготове. Чуть что — пристрелю!
— Помилуй, боярин! Да нешто у меня креста на шее нет, чтоб я…
— Ладно, ладно! Веди уж знай!
Они зашагали. Луна то показывалась, то скрывалась. Иван вел Годунова по узким переулкам. Вышли к устью Неглинной.
— Вот и его лачужка… — сказал Безземельный.
Годунов различил покосившуюся ветхую избенку.
— Спасибо. Скажи, будешь еще промышлять разбоем? — спросил Борис Федорович.
— Ни в жисть! Впервой ведь сегодня вышел… Слава богу, не попустил Он до греха.
— Тебя как звать?
Недавний грабитель испуганно взглянул на Годунова:
— Не погуби! Отпусти!
— Да я не хочу губить тебя!
— Зачем же спрашиваешь, как звать?
— Мое дело. Говори!
— Иваном Безземельным… — уныло проговорил тот.
— Узнаю, каков ты человек. Коли взаправду только впервой, да и то с голоду, на разбой вышел — не забуду тебя милостью; если соврал ты — тогда берегись!
— Ей же богу!..
— Хорошо! А теперь запомни: ни отец родной, ни мать родная слова единого слыхать от тебя не должны о том, кого ты тут видел. Затаи в душе это и крепко храни до скончания живота. Слово проронишь — себя погубишь. От меня никуда не сокроешься — на дне речном в песок заройся, и то сыщу! — грозно произнес Годунов.
— Вот те крест святой, что слова никому не пророню!
— Тот-то. А теперь получи пока… Держи руку.
Иван задрожал от восхищения, почувствовав в руке холод нескольких крупных монет.
— Теперь беги отсюда не оглядываясь!
Безземельный не заставил повторить приказания.
