Вольдемар Перро пунктуально приходил к нам домой, где бы мы ни жили и куда бы ни переезжали. А переезжали мы за время нашего с ним общения три раза, и каждый раз все дальше от его милого жилища, рядом с тисами и сложной системой каналов, где рыжевато блестела прозрачная вода и пахли медом заросли кубышек, такие густые, что их листья мешали плавать одинокому старому лебедю.
Встретились мы случайно, как раз около водяных лилий. Вольдемар гулял, сочиняя новую книгу, а я катала коляску, и Сережа показывал в ней такие гимнастические трюки, которые взрослые люди выполняют для того, чтобы их взяли в космонавты.
— Ах! Он сейчас упадет! — сказал писатель Вольдемар.
— Это я упаду, а он засмеется, — ответила я мрачно и, пошатнувшись, подхватила Сережу.
Сережа засмеялся. Впрочем, не оттого, что его взяли на руки, но оттого, что увидел, как у писателя из рюкзака выскочил брелок — маленький плюшевый панда — и повис на шелковой ниточке.
— Смотри, кака-а-ая! — протянул Сережа. На вполне сносном русском.
— О! Счастье! — сказал Вольдемар по-русски. — Я слышу знакомые звуки. — Он отпрыгнул, как мячик, ловко поклонился и добавил: — Меня зовут Вольдемар. Я детский писатель. Как тебя зовут? Хочешь, я подарю тебе книжку?
Сережа застеснялся, но, слово за слово, мы все втроем разговорились, и Вольдемар поведал, что читал и Пушкина, и Толстого, и Солженицына, и Аксенова, и год преподавал французский в Крыму, где и влюбился — по крайней мере, в русский язык и культуру, а про остальное я решила пока не расспрашивать. Далее он говорил без умолку до самого нашего дома, рассказал, что взял себе псевдоним Вольдемар в честь русского писателя Владимира Набокова, что работа русских писателей вообще вдохновит кого угодно, что он скучает по русской практике, что ему надобно придумать русскую героиню — и раз уж я преподаю этот язык, а он тут живет недалеко, так почему бы не встречаться раз в неделю, освежить его знания и заглянуть в словари? На том и порешили.
Заходил он так: сначала ударял в звонок, а потом отпрыгивал на несколько шагов и ждал, когда откроется дверь. Тогда он изящно откидывал по-байроновски кудлатую голову, левой рукой отбрасывал со лба непокорные кудри или, если дело было осенью, срывал с головы свою красную кепку, а правую поднимал пистолетом и шел прямо на вас. Его глаза были голубого цвета, точь-в-точь как у врубелевского Пана. Когда вы уже поняли и смирились с мыслью, что он застрелит вас и ворвется в дом, он вдруг щедро пожимал вам руку и говорил: «Добрый день!»
