Полгода или около того в моем домашнем русском не происходило ничего. Вернее, я ничего не видела, и в детской речи не было никаких перемен, никто со мной по-русски больше, чем раньше, не говорил. А потом — полезли русские фразы, распустились подснежники, и вот я уже застала баталию подушками, где Катя теснила Сережу и приговаривала:
— А вот сейчас как стукну! Мало не покажется!
И Сережа кричал:
— Вредная Лелища! Это я стукну!
— Хватит! — разняла их я. — Прекратите. Ты не можешь звать Катю Лелища. Это у Зощенко так написано, потому что его сестра на самом деле — Леля.
— Катища! — радостно крикнул Сережа.
— Ах ты, букашка! — закричала Катя. — Таракан!
— Ну, ну… — сказала я.
А у самой рот — до ушей. Посмотрела в зеркало — счастливый папа Карло. Здесь, в этой комнате, без взрослых, учебников и надзора — здесь, на их территории, они говорили на моем языке.
Писатели и читатели
Я очень любила их дом, этот милый перманентный бардак — как ни странно, в этом доме бардак меня совершенно не раздражал, даже очаровывал. Учеников было двое, девочка и мальчик. Мы занимались за большим, покрытым парчовой красной скатертью столом, на котором одновременно лежала масса безделушек и полезных вещей. Рядом с книгами всегда красовалась ваза с живыми цветами, подтаявшие свечи в подсвечниках и стаканах, россыпь лекарств самого различного назначения и прочее и прочее. Украшениями комнаты были огромный рояль «Steinway» и тяжелый буфет, в котором стояли немножко пыльные хрустальные бокалы и графины и какое-то тусклое собрание ликеров из Италии.
— Русский опять отменили, — вздохнула родительница и насыпала кофе в кофемолку. — У него уже четвертый месяц как ностальгия.
— С русскими это случается, — сочувственно вздохнула я. И представила, как мой соотечественник грустит у школьного окна, нежный и прекрасный, как лермонтовская пальма в пустыне.
«При этом… Все-таки странно, — виновато подумала я, — каким толстокожим становишься, когда не знаешь, что у человека внутри… Чего бы ему переживать, если это лучший лицей района, с такими экзотическими обязательными языками, как русский и японский, с такими учениками, как эти двое: и русский знают прекрасно, просто что-то иногда на уроке недопоняли… Хотят не четырнадцать баллов из двадцати, а восемнадцать… Ну, не прелесть ли?..»
— Да француз он! Парижанин! — ответила мама, и кофемолка возмущенно рявкнула, переходя на третью скорость. Мама покачала головой, остановила адскую машину и позвала дочь с чердака, где та разбирала свои старые тетради и книжки.
