— Вы знаете, Светлана, — прищурился он на чайную ложечку. В ложечке отразились нос Александра Васильевича и его аккуратный золотистый чубчик. — Я думал, ни к чему эти уроки русского заводить, конечно. Вам Лариса ведь уже сказала, наверное. Но сейчас я хочу поговорить с вами. Сколько вы минут занимаетесь?
— Час, иногда сорок пять минут, если устает. Тогда я просто книжки вслух читаю или мы разговариваем.
— О чем?
— О чем? Ну, когда как. О том, какие он любит игрушки, какой у него пони, кто построил Эйфелеву башню, какие башни есть в Москве. Обо всем.
— И ему интересно?
— Когда как. Моя работа и есть в том, чтобы понять, что интересно. Чтобы показать, что и почему интересно. Дети сами не всегда могут это сделать.
— А что если так, Светлана… полчаса русского, а потом полчаса английского ему? — вдохновенно сказал папа. — Английский же полезнее.
Я знала, что как-нибудь это всплывет. Я знала, что сейчас, наверное, он выдаст мне что-нибудь нецензурное или позовет охранника, ну и шут с ним. Я все равно сказала ему. Хотите говорить по-английски — выучите сначала русский. Языки нельзя рассматривать только с точки зрения пользы, коммерческой выгоды, инвестирования туда-сюда. И еще неизвестно, какой язык будет Ванечке нужен через двадцать лет. Я сказала, что нельзя просчитать все заранее. Что он не мог просчитать каких-то двадцать лет назад, как сделать так, чтобы сейчас сидеть со мной на Елисейских полях, пить чай из сервиза «Версаче» и говорить о пользе языка. Тем более если язык родной. Ребенку нужен час в день на родной язык, это минимум, Александр Васильевич, и баста. Час, чтобы узнать, и потом практиковать играючи, слушать, говорить. Он же ни с кем не говорит по-русски. Даже с вами, — наугад рубанула я.
— Даже, — повторил он мрачно.
И мне, хотя я угадала, почему-то стало грустно.
— Ладно. Будет ему час на русский. Я, если честно, хотел отменить эту ерунду. А потом смотрю — он книжку достал, разлегся на полу в спальне с тетрадью, с азбукой, что вы ему написали… И говорит мне: «Света завтра точно придет?» И мне захотелось взглянуть, на что вы похожи.
Я оставила без комментариев.
— Только вот что, — Мякишев встал и смахнул сахарные крупинки со стола. — Если хорошая погода, езжайте на свежий воздух. Нечего здесь в четырех стенах киснуть. Машину я дам.
Я, разумеется, возражать не стала. И не сказала Мякишеву, в какое изумление меня повергли его слова о том, что Ванечка ждет завтрашнего урока. Дело было в том, что Ваня глубоко и успешно скрывал все свои симпатии и ожидания. Урок с ним я проводила по самой щадящей шкале — выдержит или нет. Выражения типа «ждет», «понравилось», «просит повторить еще» я решила, думая о его реакции на мои уроки, истребить и забыть. Больше того. Я поначалу ждала, что мне позвонит Лариса и скажет: сын больше не хочет заниматься русским, извиняйте, Света, мерси. Но, видимо, мне очень хотелось, чтобы что-то изменилось. И что-то изменилось. Когда мы встретились, Ванечка не умел читать. Ни по-русски, никак. А после нашей встречи — научился. У меня не повернется язык сказать, что его научила я. Это он сам — как-то так подбросил в воздух свой бумеранг, свои правила чтения и письма, что они вернулись к нему сторицей, и наконец-то из слогов появилось слово. Я просто помогала бросать бумеранги. Ведь в случае с ребенком никогда нельзя знать наперед, что сработает, а что нет. Что понравится, а что не будет интересно. И уж если не будет интересно, раздастся моментально «фууууу!» — и ты узнаешь, где сидит фазан и какого он на самом деле цвета. И в этой чудовищной искренности и скрыты вся мука и прелесть уроков с детьми.
