— Ой, нет! — поднесла руку к сердцу она, и странно было видеть, что такая волевая женщина умеет отвечать испуганно. — Я, знаете… Педагог еще тот. Муж тоже говорит, что я сама могу! Не понимает, как это сложно. У нас тоже в этом плане конфликт мнений, прямо деремся. Подушками, — добавила она.
М-да, помимо бизнес-мамы и ничего не подозревающего Ванечки, мне предлагался еще и конфликт мнений в родительской спальне. Но такие письма все-таки на дороге не валяются. Поэтому мы договорились, что я приду к Ване в гости в следующую пятницу и там мы все окончательно и решим.
«Господи, какое счастье, — подумала я, летя домой на крыльях любви и гордости. — Какое счастье. Мои дети пишут грамотно. Стараются. Говорят на родном языке, школьные годы чудесные не тратят на ерунду, и вообще… У меня все сложилось по-другому, у меня хватило сил научить, показать, объяснить… Заложить основы. Это главное. Главное».
— Привет! — сказала я, залетая в дом.
— Салю, — сказала Катя. — Са ва?
Сумка моя налилась свинцом, я опустила ее на пол и посмотрела на дочь, уплывающую разболтанной, уже подростковой походкой к телевизору. А там, на экране, меня приветствовал не шедевр российского кинематографа, нет (оставила им сегодня с утра, с письменным одобрением на просмотр). Незнакомые мне буки и бяки носились по экрану, плюясь междометиями. Язык в целом отсутствовал как таковой.
— Надо сказать: «привет» и «как дела», — сказала я каким-то негнущимся, ломким от обиды голосом.
— Ой, да ладно. Все исправляешь, исправляешь. С тобой уже не поговорить нормально. Учебник на ножках, — огрызнулась дочь. На правильном французском языке. И вышла из комнаты, распахнув дверь настежь.
У Ванечки были качели в детской, бассейн на минус первом этаже и карамельного цвета пони по имени Микадо, со звездой во лбу, на котором он катался по средам и пятницам в правильных жокейских сапожках и твердой круглой шапочке. У него были рояль «Steinberg» в гостиной, два игрушечных поезда, которые пускали настоящий дым, когда ехали навстречу друг другу по спирали роскошной железной дороги, установленной в коридоре, и крошечный вертолет, который летал, где хотел, периодически падая в проем кружевной кованой лестницы, между первым и вторым этажами. У него были профессорских размеров библиотека и письменный стол, на зависть многим взрослым писателям и журналистам. У него не было только одного: желания сидеть за этим столом и писать буквы. У него вообще ко многому не было только одного — желания.
