— Хочешь потанцевать?
И я, переглотнув что-то большое и твердое, застрявшее в горле, как таблетка валидола, сказала правду:
— Очень хочу.
И он улыбнулся, посмотрев на мои туфли, и задал правильный вопрос:
— А ты умеешь?
И я сказала:
— Я не знаю, это первый раз в моей жизни.
— Ну, давай попробуем, — и тут он поднял левую руку ладонью вверх, точно ожидая, что туда упадет яблоко.
И туда опустилась моя правая рука. Моя левая рука уже без всякой подсказки нашла его правое плечо. А дальше для всех остальных, так называемых окружающих, наше движение прекратилось, и для мира снаружи мы почти застыли на месте. Но мы все-таки танцевали, только где-то там, внутри, на уровне музыки, и никто этого не видел — никто, кроме нас, разумеется. А мы видели и слышали все. И все начиналось с другого человека в твоих объятиях. Потому что главная заповедь танго — слушать другого. Оказалось, что для этого не надо было маршировать, отматывать круги по танцзалу, даже говорить — для этого нужно было всего лишь обнять, но обнять правильно, следуя притяжению звуков и земли. Обнять не мужчину, не женщину, обнять не для флирта, эстрогенов и тестостеронов. Обнять партнера в танце.
— Для первого раза — очень даже ничего, — одобрительно кивнул он, когда музыка растаяла в воздухе. — Только купи себе приличные туфли, найди учителя и начни брать уроки. Я бы взял тебя, но у меня уже класс под завязку, и год учебный почти прошел…
— Понятно, — ответила я.
Скажу честно: мне было не до уроков танго, и над его мудрыми словами я тогда не задумалась. Я купила туфли, проверила, где еще идут милонги, и решила, что как-нибудь выучусь понемногу сама искусству счастья на каблуках. И сходила на полуденные танцы еще пару раз… И пару раз на вечерние. И вот тогда… Тогда я с ужасом поняла, как по-разному танцуют люди. Я увидела, что есть жестокие профессионалы и боязливые новички. Я услышала, как некоторые из них смеются и откровенно издеваются над ошибками женщин, я встретила многих учителей — трое из них дали мне три совершенно разных урока, после которых у меня только одинаково болела голова.
И потому-то месяц спустя, только завидев знакомую белую рубашку, я пробралась через лес других плеч и торсов, поймала его за рукав, заглянула в живые черные глаза и спросила, не сможет ли он провести, в виде исключения, пять-шесть уроков, ну, пожалуйста. Он улыбнулся, развел руками.
— Понимаешь, времени нет совсем… У меня тут еще один проект… Пойдем поговорим. — Он вздохнул мечтательно — носки его туфель покрывал тальк, он только что оттанцевал свою десятую милонгу — блаженство полное. Мы вышли из игры — за стеклянные двери, на тротуар. Занимательная партия на мраморной доске шла теперь без нас, фигуры двигались по кругу, и Сезария Эвора просила о чем-то мягко, вполголоса, но так, что мой будущий учитель сдался.
