Домашнее задание проверено. Вы начинаете разбирать на доске теорию. Перед вами вздымается белая, как айсберг, вертикальная гладь, на которой черным маркером вы медленно пишете французские и русские слова. Это самое удивительное упражнение для человеческой руки из всех, которые я знаю.
Я никогда не принадлежала к когорте избранных, к невероятному клану педагогов, которые везде пишут одинаково, до ужаса красиво и правильно: в классном журнале, в тетради последнего двоечника и первого ученика, на черной доске скрипучим мелом и на четвертушке ватмана — заголовок в стенгазету, где будет опубликован список отличников третьей четверти. То есть я — нормальный человек. Я пишу так, что иногда мое «л» не отличишь от «г», а «к» от «н». И вот оказывается, что мне надо писать быстро, но разборчиво, легко, но аккуратно, повернувшись спиной к двадцати глазам-револьверам, которые контролируют каждое движение пересохшего маркера по доске. И к чему это привело? К тому, что я задумалась пару раз, как написать привычные слова моего родного языка. Я словно увидела их заново.
Есть несомненная, тесная, телесная связь между поверхностью, инструментом для письма и твоей подслеповатой, отвыкшей от работы дланью. Ручное письмо — особое таинство. Японские врачи говорят, что правильное написание иероглифов уменьшает риск болезни Альцгеймера. Действительно, что-то особенное происходит в голове в тот момент, когда рука пишет слово.
Именно классная доска научила меня нудному упражнению, которое всегда помогает при легком сумбуре в памяти и в мыслях. Все, что хочется молниеносно вбить в привычную форму мейла или сообщения, я прописываю вручную, и чем важнее письмо — тем медленнее его пишу. Увы, я простой смертный человек, и мои демоны скрежещут зубами и показывают когтями на страшные настенные часы — все это, мол, отнимает время.
«Какое время, — смеясь, отвечает старый князь Щербацкий в бессмертных строках Толстого. — Другое время такое, что целый месяц за полтинник отдашь, а то никаких денег за полчаса не возьмешь».
И мне становится хорошо, и перо скользит дальше. Говорят, авторских редакций романа «Войны и мир» столько, что никто не может назвать точное количество. Да еще потом Софья Андреевна переписывала весь текст вручную. Семь раз.
Por una cabeza
Как-то раз, в конце апреля, после очередного урока недалеко от Ла-Дефанс, терзаемая диким отитом и горячей болью в проперченном ангиной горле, я мечтала только об одном — чашке черного чая с молоком. А самый лучший чай с молоком готовили в «Старбаксе», большом торговом центре на Ла-Дефанс, на третьем этаже, около кинотеатра. Славное место: терраса, мрамор, стеклянные двери, плюшевые кресла. Солнце в тот день оживило мраморный пол до зеркальной глубины. И я вдруг заметила, что там отражается какая-то своя жизнь, в которой разновозрастные и по-разному одетые люди живут тем не менее в унисон, под одну мелодию, и, похоже, счастливы, и, похоже, очень.
