Учитель и класс — другое, на вид вроде как монархия, а на самом деле… Тут тебе и собрание сенаторов, и чужой монастырь, и — привет Спартаку — цирковая арена. «Пока молодая — я слишком уж худая, когда я потолстею — они меня съедят», — и лучше Горбовской об этом, наверное, никто не скажет. Горбовская, кстати, не только писала стихи, но еще и преподавала в Лондоне русский для иностранцев.
Я, признаться, думала, что с классом легче: как навалятся на одно упражнение, эй ухнут, дубинушка сама пойдет, все прочитают, обменяются мнениями… Да пока запишут текст, пока ответят на все вопросы… вот тебе и все! Урок окончен! А класс взглянул на меня с нескрываемым любопытством — многоголовая, остроумная, скучающая, смешливая, разговорчивая гидра, — и начал говорить, и возражать, и спорить… И я поняла — все, хана мне, если только на миг отпущу руль корабля. Во время урока в классе учителю совершенно невозможно сосредоточиться на чем-либо, кроме задачи, которую ученики в данный момент выполняют. Вы, например, решили: «Помучаю-ка их сейчас упражнением на сравнительные степени прилагательного, а сама в это время найду в другом учебнике хорошенький рассказик, который они и прочитают мне потом». В восторге от собственных организационных способностей, вы запускаете по кругу примитивное задание «Прочитайте предложения, подбирая по смыслу нужную форму…» — и хотите заняться своими делами. Не тут-то было. Без вас работа не идет: фразы, как тяжелый многосоставный поезд, толкаются и наезжают друг на друга, потому что никто ничего не скажет без вашего ободряющего: «Хорошо, Амели. Теперь Кристоф, пожалуйста. Спасибо, Кристоф. Эвелин — ваша очередь. Прекрасно, Эвелин! Теперь Алиса…» И поезд идет от первого предложения к последнему, и жгучий вопрос «Почему так?» у каждого разный, требует вашего ответа. И вы в результате говорите столько, сколько на индивидуальных уроках не говорили вообще никогда. Поскольку вы буквально не сводите со студентов глаз, у вас есть прекрасная возможность запомнить до невероятных подробностей их внешность, привычки и манеру говорить. Вот розовощекая Амели, которая всегда носит светло-синие джинсы и черные кеды «конверс», пишет левой рукой, а чертит — правой, имеет привычку закладывать русую прядь за ухо, когда до нее дойдет очередь читать — смеется над своими же ошибками легким, колокольчатым смехом. Вот Кристоф, до удивления похожий на молодого Гоголя, с едва заметными усиками, печальными темными глазами, экземой на левом запястье, которую он расчесывает, когда волнуется, и хорошо развитым чувством юмора, — оно приходит ему на помощь каждый раз, когда он не знает ответа. Вот Эвелин, в деловом костюме и фривольных блузках, душистая и шумная, до которой в последнюю очередь доходит весь смысл того или иного грамматического исключения — но если уж доходит, то намертво, так что она подсказывает другим во все горло, «как это будет по-русски». Вот Алиса, хорошистка выпускного класса в пятнадцатом округе Парижа, которая забирает светлые волосы в непослушный шиньон и всегда говорит: «Я думаю», прежде чем ответить… но в учебник смотрит не очень внимательно и больше любит поболтать с Константином. Вот и Константин, студент первого курса Science Po, который уверенным баском рассказывает Алисе, что за чудь эта высшая математика, и уже в начале урока трет уставшие глаза: вчера отмечал день рождения одного из своих многочисленных друзей…
