…Эренфест был самым любимым и близким другом Эйнштейна. Очень дружен был он также с Бором, с Борном и некоторыми советскими физиками старшего поколения. Он долго жил у нас в стране, любил ее.
Вскоре после описываемых событий Эренфест побывал в Берлине. При встрече Эйнштейн стал спрашивать у своего друга, что нового в науке. Эренфест перечислил, какие появились работы, и, между прочим, рассказал о статье Румера.
Эйнштейн внимательно выслушал и заметил:
— Это мне интересно. Что за человек?
— Из России. Сейчас он у Борна.
— Почему же мне ничего не сообщили?
— Как не сообщили? Тебе даже Макс Борн оттиск послал и просил что-нибудь сделать.
— Ну, ты же знаешь, что я чужие работы не читаю. Пришли его ко мне.
Таким образом, Эйнштейн, как выразились товарищи Румера, «клюнул».
В Геттингене получили телеграмму от профессора Эренфеста: «Эйнштейн ожидает вас в среду на Габерландштрассе, 5».
В назначенный срок Румер приехал в Берлин и отправился по указанному адресу. На седьмом этаже у дверей прибита маленькая дощечка. Написано: «Профессор А. Эйнштейн».
Румер позвонил и, когда открыли, объяснил, что ему назначено явиться в этот день и час. Его провели в гостиную, высокую комнату, обставленную без особого вкуса. Появилась фрау Эйнштейн и говорит:
— Профессор сейчас придет.
Не успел Румер собраться с мыслями, как вошел сам Эйнштейн. Он был в морской фуфайке — видно, только что катался на яхте. Сразу бросились в глаза массивные черты лица — огромный лоб, крупный нос.
— Эйнштейн, — сказал он и протянул руку.
С дрожью в голосе Румер проговорил:
— Гутен таг, герр профессор.
И дрожь прошла. Словно от этих ординарных слов Эйнштейн перестал быть Эйнштейном и превратился в обычного профессора.
— Эренфест ожидает нас наверху, пойдемте, — сказал Эйнштейн и повел гостя на чердак; там был рабочий кабинет.
Когда они поднялись, Эйнштейн сказал:
— Ну, давайте разбираться в вашей работе.
Два часа длилась долгая и довольно мучительная дискуссия, возникали трудные, запутанные вопросы, их приходилось обдумывать и разрешать сообща всем троим.
Эйнштейн ходил по своей каморке, часто останавливался и в задумчивости водил рукой по потолку. Наверное, ему было тесно в просторных, высоких комнатах и как-то давило их убранство, их бюргерская обстановка, а вот здесь, в этой комнатке, где потолок над самой головой и можно водить по нему рукою, здесь ему хорошо думается.
Он все время сосал пустую трубку, потому что врачи запретили ему курить, и он очень страдал от этого. Иногда он подходил к дверному косяку, опирался о него лбом и надолго застывал в такой позе.
