— Кушнир-Кушнарев мертв, герр майор.
Говен вскочил. Заходил по комнате. Потом схватил трубку телефона. Он звонил самому лагерфюреру Шуберту.
— Макс, это я. Я, Говен… Как мне сообщили, этот несчастный Кушнир-Кушнарев уже мертв. Сдох! Понимаешь, сдох!
Бросив трубку телефона, Говен зарычал на Тимана:
— Идиот! Скорее отправь труп в крематорий.
— Слушаюсь, герр майор! — Тиман устремился к выходу.
Десятки тысяч узников недоумевали. Приказы сыпались из репродуктора один за другим. Что-то случилось. Что именно, никто не знал. Но заключенные понимали: если эсэсовцы всполошились, нервничают, значит произошло нечто такое, чему узники могут радоваться.
Начальник гестапо, который в тот момент находился в кабинете лагерфюрера Шуберта, удивился столь неожиданной смерти Кушнир-Кушнарева.
Шуберт молча кивнул.
Захлебываясь от гнева, рапортфюрер снова орал в микрофон:
— Больница, слушай! Больница, слушай! Немедленно доставить труп Кушнир-Кушнарева в гестапо.
Говен сидел за своим столом, сжав виски ладонями. Труп царского генерала могут вскрыть. Станет ясна причина смерти. Черт возьми, из-за этого вшивого агента может завариться каша! И больше всех достанется мне… Моя диссертация… Карьера… Имение… Все вылетит в трубу!
Майор Говен, продолжая нервничать, неотрывно следил за движением минутной стрелки настольных часов. Минуты кажутся вечностью. Говен тревожно ждал.
Наконец раздался телефонный звонок. Говен судорожно схватил трубку и услышал хрипловатый голос начальника крематория:
— Герр майор, докладывает старший фельдфебель Гельбиг. Ваш приказ выполнен! Труп сожжен.
Майор СС Говен поднялся со стула. В кабинете раздался его громкий смех.
— Ха-ха-ха!.. Гестаповцы опоздали!..
Через минуту он любезно разговаривал с начальником гестапо:
— Слушай, Губерт, дружище, ты немного опоздал. Кушнир-Кушнарева нет. Эти остолопы из крематория уже сожгли его. Надо было раньше. Сожжен, и ничего не поделаешь.
На этот раз майор СС Говен говорил правду.
Глубокой мартовской ночью взвыли сирены, захлопали выстрелы. Сонных узников палками поднимали с жестких постелей и гнали на аппель-плац. Андрей вместе с другими, поеживаясь от холода, спешил на центральную площадь.
— Сами не спят, гады, и другим не дают…
Заключенные быстро заполняли площадь. Шли молча. Многие чертыхались, скрывая радость: ночная тревога — это побег! Кто-то вырвался из клетки концлагеря! Счастливого пути, неизвестный товарищ!
Дежурный эсэсовец брызжет слюной в микрофон, и его хриплый голос разносится по Бухенвальду:
