Михаил, пригибаясь, обежал дот и, заметив заросшие бурьяном ступени, спустился к тяжелой бронированной двери. Здесь, перед этой броней, он вдруг понял всю бессмысленность задуманной операции. Такую дверь и из противотанковой пушки не пробьешь — не то что дубиной. Но, на его счастье, дверь была приоткрыта. Никто не охранял ее, и Михаил смело вошел в неведомое подземное царство.
Длинный коридор, выложенный коричневыми кафельны-ми плитками, уходил вглубь, разветвляясь на несколько рукавов. Каждый из таких закоулков оканчивался дверью — и все двери были заперты. В доте или не было никого, или же гарнизон его отсиживался за этими дверьми глубоко под землей. При тусклом свете электрической лампочки, упрятанной в проволочную сетку, Михаил заметил еще дверь — чуть меньшую, чем остальные, и толкнул ее ногой. Дверь легко открылась, и Михаил даже отскочил в сторону, ожидая, что сейчас появится кто-нибудь из обитателей дота.
«Ахну его по черепу,— предчувствуя схватку, холодея, подумал он.— Выхвачу оружие, а тогда посмотрим...»
Однако никто не появлялся. Михаил заглянул в помещение. В небольшой комнатке с голыми бетонными стенами стояли две узкие солдатские койки. К ним прижались две тумбочки. Два стула дополняли обстановку этой солдатской кельи, освещенной такой же, как и в коридоре, лампочкой за проволочным колпаком. Людей не было. Ничто не говорило о том, что кто-нибудь здесь живет. На койках не было даже подушек.
Михаил хотел было идти дальше, как вдруг снаружи, где-то возле входа в дот, послышались человеческие голоса. Сюда кто-то шел. Он огляделся — куда бы спрятаться — и не нашел ничего, кроме комнатки, у входа в которую стоял. А что, если здесь спят часовые, которые сменяются с постов?
Но отступать было некуда. Не раздумывая, Михаил залез под одну из коек, положил возле себя дубину и затаился.
По коридору процокали чьи-то сапоги, потом цокот затих у входа в комнату, хорошо смазанная дверь неслышно открылась, на Михаила по полу повеяло ветром, и вслед за этим он увидел две пары немецких сапог. Одни были большие, рыжие, почти красные, исцарапанные, но еще, видно, новые, потому что шипы на подошвах совсем не износились. Другие сапоги — поменьше, черные, начищенные до зеркального блеска, и, хоть они были старее рыжих, с первого взгляда казались куда более новыми. Уже по этим сапогам можно было судить о характерах их владельцев. Тот, что в красных, наверно, высокий, ленивый, безразличный, хмурый, неразговорчивый. А в маленьких черных — ловкий, веселый, франт и краснобай, любит поесть, выпить, любит девчат, и они его любят и летят, наверно, на его начищенные сапоги, как бабочки на огонь. У обоих было и кое-что общее, и это сразу же отметил Михаил. Оба были опытными, обстрелянными, битыми солдатами. Это стало ясно Михаилу после того, как, войдя в комнату и не говоря ни слова, солдаты мигом сбросили с себя стальные каски, черные широкие пояса с нацепленными на них магазинами к автоматам, баклажками и сумками и свалили все это прямо на пол между койками. Вслед за касками и поясами полетели на пол автоматы, а за ними и сапоги. Солдаты сбрасывали с себя амуницию небрежно, раздевались быстро, без разговоров. Это были фронтовики, которые привыкли ценить каждую минуту, отведенную им для отдыха.
