Я поспешно спустилась в люк.
Тузов был ранен в голову. Лицо его пожелтело, губы посинели, смотрит строго, прямо перед собою и все время в сознания, хотя держаться так, видимо, стоит ему огромного напряжения воли. Голова у него забинтована, повязка, правда, нескладная. Но на ходу в прыгающем танке я не рискнула сменить повязку. «Только бы довезти его до доктора поскорее!»
Я побоялась спросить Тузова об экипаже танка: если его друзья погибли, ему тяжело об этом говорить, но Тузов заговорил сам:
— Танк остался там, почти у немцев. Двинский со Швецом отбиваются. Они отобьются, я знаю.
Когда наш танк развернулся у КП бригады, подбежала Мария Борисовна. Тузова на носилках унесли к санитарной машине. Сдав на медпункт остальных, я вернулась на танке Скоробогатова в батальон. Никто из танкистов больше не нуждался в моей помощи, и я пошла в окопы морской пехоты. Там оставались легкораненые, которые терпеливо ждали перевязки и ни за что не хотели уходить на медпункт. Узнав, что среди них появилась «танковая сестра», ко мне подошли два бойца.
— Сестра, в одной землянке лежит раненый капитан-танкист, идти он не может, а у нас не на чем его эвакуировать.
— Капитан? — переспросила я.
— Да, в рыжей шапке, — ответили мне.
«В рыжей шапке? Кто бы это?»
Надвигалась ночь. Она здесь приходит как-то сразу: был день, и без вечера сразу стемнело, наступила ночь. Я очень боялась, что мы не найдем в темноте раненого капитана, и, заглядывая в каждую землянку, громко спрашивала:
— Есть здесь раненый капитан-танкист?
Наконец в ответ на мой призыв услышала:
— Сюда! Ко мне!
В тесной норе-землянке, освещенной светом коптилки, сидел, откинувшись к стене, капитан Мшанский — командир 2-го батальона. Правая нога у него была неудобно подвернута, колено распухло и покрылось сгустками запекшейся крови, пуля прошла через колено, задев, должно быть, какой-то нерв; нога неумело замотана бинтом из индивидуального пакета.
Пока я разрезала и снимала сапог, бинтовала рану и укладывала разбитое колено возможно удобнее в двойную сетчатую шину, капитан дотрагивался до моих рук и лица и радостно шептал:
— Вот и помощь пришла, вот и сестричка пришла.
Почему-то он называл меня Наташей. В большинстве случаев раненые, люди мужественные, долго и терпеливо переносившие страдания, при приближении сестры или санитара становятся вдруг слабыми, как дети; должно быть, чувство беспомощности для большого, сильного человека настолько непривычно, что он, подобно ребенку, ищет поддержки.
