Раненый механик лежал в укрытом месте. Можно было оставить его пока здесь и пробраться к другим машинам. Если там есть раненые, соберу их всех в одно место и потом уже буду думать об эвакуации в тыл.
Неподалеку от сгоревшего танка обнаружила в окопе раненого сержанта с перебитым коленом. Как только моя голова склонилась над его окопом, он наставил прямо мне в переносицу наган, который тут же убрал за отворот куртки. Положила на его раны чистую повязку, ногу прибинтовала к ложу винтовки, за которой сползала к убитому пехотинцу. Сержант получил порцию спирта, и после некоторых совместных усилий мы оказались около того места, где лежал механик-водитель. Несмотря на сильную боль и большую потерю крови, мой новый подопечный держался молодцом и принялся даже помогать: он взял на себя заботу о танкисте, который все еще находился в полубессознательном состоящий. «Принял под охрану и оборону», — пошутил сержант.
Оставив их вдвоем, направилась к танку Толока, на самую высотку. В танке никого не оказалось. Я прислонилась к машине, недоумевая: «Что случилось? Где экипаж?» От немецких наблюдателей и пуль меня прикрывала броня. Отсюда, с высотки, хорошо был виден овраг. Я еще подумала, что, сидя здесь, можно косить прицельным огнем всех проходящих оврагом. В душе посмеялась над советом Исаева — идти оврагом, так хорошо простреливаемым. Виден был и КП. Пока я измеряла взглядом расстояние и соизмеряла с ним возможность транспортировки раненых, послышались шаги. «Может быть, Толок вернулся?» Я выглянула из-за танка и отпрянула назад: к танку подходил высокий немец с автоматом.
Что делать? Фашист идет спокойно, — значит, уверен в безопасности.
Все промелькнуло в уме значительно быстрее, чем пишешь об этом. С замиранием сердца прижалась щекой к холодной броне: вот еще шаг сделает, тогда… Нет, еще один… Наган наготове. Стремительно выскочив из-за танка, я крикнула так громко, что даже в ушах зазвенело: «Руки вверх! Хенде хох!»
Немец вздрогнул от неожиданности, рванулся рукой к автомату, но черный кружок дула нагана, направленного прямо в лицо, недвусмысленно говорил о смерти, очень близкой и скорой, и он медленно поднял руки. Вот тут-то я и растерялась: передо мной стоял вооруженный фашист, но он поднял руки вверх, он сдался, а ведь нельзя убивать побежденных. Но как разоружить его, не опустив нагана? Приказать ему самому бросить автомат? Но кто поручится, что он, вместо того чтобы бросить оружие, не воспользуется автоматом для своего освобождения?
