Наташа была впечатлительна, и новость об убийстве человека, которого она знала, подействовала на нее угнетающе. Она хотела ехать домой, но подумала, что Раймонда, как уже случалось раньше, примчится к отцу изливать свое горе, и находиться с ней рядом будет попросту невыносимо.
«Конечно, нехорошо, что я так о ней думаю, но она просто не дает другим дышать… Ей обязательно надо заполнить все своим горем или своей любовью. И ведь нельзя сказать, что это от неискренности… Но все-таки чувствуется какой-то эгоизм… желание навязать свою волю. Когда она скорбит, то и все вокруг в обязательном порядке должны скорбеть…»
И Наташа задумалась, не завернуть ли ей на час-полтора к родителям, но по зрелом размышлении отказалась от этой мысли. Она любила своих родных, но отдавала себе отчет в их ограниченности.
«Мать услышит об убийстве, станет охать, ахать и городить всякий вздор… Отец невпопад расскажет какую-нибудь историю из своего армейского прошлого… А потом они станут уговаривать меня принять участие в очередном бедном знакомом, которому нужно место, чтобы работать поменьше, а получать побольше. И в конце концов окажется, что ты делаешь одолжение людям, которые косо на тебя смотрели раньше, когда ты демонстрировала наряды и еще не была графиней».
Тут она заметила, что находится уже возле сада Тюильри, и решила заглянуть туда. Ей всегда нравилось это место – не своим исключительным соседством с серой громадой Лувра и площадью Согласия, на которой топорщится египетский обелиск, а как раз своей обыкновенностью. И цветники, и статуи, и дорожки, и скамейки – все казалось Наташе гармоничным, умиротворяющим и, если можно так выразиться, правильным. В ее представлении это был не сад-оригинал, ошеломляющий какими-то особенными находками, а сад-друг, простой и надежный, как сама дружба.
«Интересно, сохранилась ли скамейка, на которой я сидела, когда мне было двенадцать лет?»
Она припарковала машину ближе к улице Кастильоне и, войдя в сад, отправилась на поиски своей скамейки. По дорожкам прыгали воробьи, чинно прошествовала немолодая горничная с резвой лохматой собачкой, которая натягивала поводок и норовила облобызаться с каждым встречным, потом прошел юный художник со складным мольбертом под мышкой.
«Да вот же она!»
И Наташа села на скамейку, испытывая странное ощущение – словно то, что она десять лет спустя оказалась в той же точке пространства, могло обратить время вспять или произвести схожий волшебный эффект.
