Он давно разлюбил свою жену, очаровательную и властную Элен, которая вечно щурила глаза, заливалась серебристым смехом и в любой неясной ситуации говорила: «Робер, я тебя не понимаю»; но теперь он просто ее ненавидел, и мысль, что он должен будет умереть раньше ее, выводила его из себя.
«А Раймонда? Что будет с ней?»
Однако, тщательно все взвесив, он понял: ничего нового. Муж по-прежнему будет ей изменять, дети – радовать. Не о Раймонде следовало сейчас беспокоиться.
Доктор Гишар прислал ему порошки в коробочке без маркировки, предупредив, что следует принимать их каждый день. После первого порошка Роберу стало немного легче, но после второго его вывернуло наизнанку, тошнило долго и мучительно, и он весь взмок от ужаса, потому что чувствовал: смерть где-то совсем рядом, то ли сопит ему в затылок, то ли собирается положить на плечо свою костлявую руку.
– Очень странно, что вас тошнило, – сказал доктор по телефону, когда Робер пожаловался на то, что с ним произошло. – Значит, процесс зашел дальше, чем я предполагал.
После этого разговора Робер заплакал – человек, который не плакал, когда хоронили его боевых товарищей, павших на войне, и который сумел сдержаться, когда умерла мать – а умирала она долго и мучительно, все время искала взглядом своего слугу Жиру, который сидел возле постели и держал ее за руку, и лицо у него было застывшее, он словно не видел тех, кто входил в спальню и выходил из нее. Все знали, что Жиру был любовником графини, и все с любопытством ждали, какую жизнь ему устроит сын, когда мать умрет. И нотариус, хитрец Куртон, оказался тут как тут, предложил прекрасный план, как можно уничтожить Жиру, смять его, как бумажку, и выбросить, но Робер вспомнил, как мать держала любовника за руку перед смертью, подумал, что ей бы не понравилось такое мелочное сведение счетов, и отпустил слугу с миром.
А теперь он понял, что, пожалуй, даже завидует матери, завидует тому, что нашлось лицо, которое она хотела видеть перед тем, как уйти туда, откуда никто не возвращался. Потому что сам он совершенно точно не хотел видеть никого – и даже сочувствия ни от кого не желал. Жена ему изменяла и давно жила своей жизнью, любовнице от него нужны были только деньги, дочь искренне расстроилась бы, но наверняка стала бы осторожно выспрашивать, что он написал в своем завещании. О Морисе нечего было и говорить – граф знал, что его смерть только обрадует зятя, который давно жил не по средствам и зарился на деньги, накопленные графом де Круассе.
