Появился официант с медным чайником, крышка на котором дрожала. Подлил им зачем-то в бокалы ледяной воды. Кинтана мысленно послал его ко всем чертям. Даниела подложила руки под подбородок, ожидая, что он продолжит рассказ — иначе истолковать ее взгляд было невозможно. Ему тоже хотелось выговориться перед ней, и желание это было сильнее доводов рассудка. Он был словно опьянен: стоило ей посмотреть на него, как в голову лезли самые невероятные мысли. Даниела не могла не заметить этого, и по обычным правилам игры свой первый раунд он проиграл. Значит, пора умолкнуть.
— Ладно, нечего говорить о такой ерунде, — сказал он. — Просто я сегодня немного не в себе. Твоя мать заждалась, наверное. Она ведь тебя не каждый день видит.
Когда такси остановилось перед дверью ее дома, она сказала :
— Было чудесно, Рамон. Знаешь, что бы я с удовольствием сделала, если бы тут не подошел официант? Погладила бы тебя.
Что она хотела этим сказать? Так с ним еще не говорили. Это не комплимент, погладить можно и ребенка. Во время долгой дороги в Мирамар ее слова то и дело всплывали в его памяти. Незабываемый вечер, неповторимый. Он даже пожалел, что не рассказал о себе больше.
На прощание министр революционных вооруженных сил всегда припасал для каждого какую-нибудь новость. Он и на сей раз не изменил своей привычке:
— Скоро будет у вас готово шоссе? Мы хотим торжественно открыть его в День революции!.. Не беспокойся, Феликс, зенитки ты получишь!.. Всего хорошего, Альфредо, следи в оба за островом Пинос, может, они начнут именно там!..
Когда очередь дошла до Карлоса, губы министра дрогнули в улыбке:
— Следи за дорогой, Карлос, и поосторожнее на поворотах. Твой «кадиллак» не очень-то...
Паломино прервал рукопожатие чуть раньше, чем следовало бы. Уже не впервые они поддразнивают его из-за машины, эти шутки ему порядком надоели.
— Всего хорошего, — ответил он и направился к двери.
Уходил он одним из последних. В приемной к нему подошел начальник штаба, который, похоже, заметил маленькое происшествие и сказал подчеркнуто сердечно:
— Передай от меня привет Сьерре-дель-Мико, Карлос!
— Приезжай к нам, — ответил Карлос.
Кто-то из адъютантов протянул ему ключ:
— Ваша комната одиннадцать-тринадцать, команданте!
Никто не стал его дожидаться. И хотя он вообще не был особенно впечатлительным, тут он расстроился. В голове его гудело — совещание продолжалось слишком долго, а перерывы были короткими. Он не умел тихо сидеть часами и слушать, не испытывая желания вскочить и заговорить самому или, по крайней мере, ударить кулаком по столу, а так как все подобные желания приходилось подавлять, он чувствовал себя не в своей тарелке. Для чего жить, если не для того, чтобы действовать, ощущать собственную силу? Люди, любящие совещания, считают, очевидно, будто у них две жизни, одну из которых они без всякого ущерба могут заполнить болтовней.
