О любви, семье и государстве | страница 32



.

Сразу же следует подчеркнуть, что Бердяев рассматривает любовь только во взаимоотношениях между мужчиной и женщиной, а не как универсальное понятие, что освобождает его от «философии». В этом вопросе он выступает скорее как социолог, отрицательно воспринимающий окружающий его буржуазный мир, единственным светлым пятном которого является любовь.

Бердяев совершенно справедливо указывает на то, что в сексуальном акте человека нет ничего индивидуального, нет личности, что сближает его со всем животным миром. Отделяет его от этого мира любовь, которая «лична, индивидуальна, направлена на единственно, неповторимое, незаменимое лицо…Любовь всегда относится к единичному, а не к общему» (Самопознание, с. 75, 76).

Здесь просматривается идея не случайного выбора объекта любви. В направленности на «единственного» заложена некая предопределенность, заранее сформированный образ, который незаменим и неповторим. «Настоящая любовь, когда встреча не случайна, и есть встреча суженого и суженой» (там же, с.76). Очень удачные слова — суженый и суженая. Не знаю этимологии слова, но мне кажется, оно должно происходить от слова «судьба», т. е. заранее предопределенные он или она.

Бердяев не объясняет, почему так происходит. Это будет сделано за него в соответствующем месте.

Главный же пафос его взгляда на любовь заключается в несовместимости ее с семьей. Для него семья — это «консервативная сила в мире», поскольку семья «есть буржуазность "мира сего"», она подчинена законам общества, связана с хозяйством, внутри семьи царит система господства и подчинения (Смысл творчества, с. 423–424). Вся «социализация любви означает ее подавление». А поэтому: «Общество извергает любовь. Любящий в высшем смысле этого слова — враг общества» (Самопознание, с.77).

Причины такого подхода те же, что у Толстого и Соловьева — качество самого общества тогдашней России, хотя Бердяев обобщает и переносит свои оценки на всю Европу. Не случайно, пишет он, мировая литература защищала и прославляла любовь «не социализированную». Точнее надо бы сказать — не институциализированную. Безусловно, на уровне конкретной реальности (а он пишет о буржуазной реальности) Бердяев прав. Но как философу ему все-таки необходимо было поначалу разобраться в «теории» (то, что в свое время сделал Гегель), а затем сопрячь ее с конкретной практикой. Хотя «практика» действительно была ужасна. Бердяев пишет, что семейное благоустройство — это «могила любви», «любовь теснее, интимнее, глубже связана со смертью, чем с рождением, и связь эта, угадываемая поэтами любви, залог ее вечности. Глубока противоположность любви и деторождения. В акте деторождения распадается любовь, умирает все личное в любви, торжествует иная любовь. Семя разложения любви заложено уже в сексуальном акте» (Смысл творчества, с. 427).