Но первоначальный, еще смутный замысел такого произведения возник у Антона Семеновича значительно раньше. Еще в 1927 году у него уже были начерно написаны некоторые главы будущей книги. Когда мы праздновали годовщину нашего переезда из Полтавы в Куряж, вечером на товарищеском ужине Антон Семенович вдруг признался, что он «литературно оформляет различные эпизоды из жизни колонии», но тут же сказал, что еще не представляет себе, какова будет окончательная форма его литературных набросков. Ознакомить нас с написанными страницами он не захотел из опасения, что «действительные лица, узнав себя в литературных героях, перестанут быть по-обычному простыми и искренними». Это было в мае 1927 года.
Противники Антона Семеновича кричали на всех перекрестках, что его уход из Управления детколониями — несомненное доказательство «поражения макаренковской системы воспитания». Нападки на Антона Семеновича и на все, что им было сделано, начали изо дня в день усиливаться. Участились посещения Куряжа различными комиссиями и инспекторами. Они стремились собрать «неопровержимый» материал для обвинения Антона Семеновича в том, что его система является... несоветской.
Особенно запомнилось мне обследование колонии комиссией, которую возглавляла Брегель — ответственный работник Наркомпроса Украины. На собрании колонистов, созванном по ее требованию, присутствовали Антон Семенович и я, а остальные служащие, педагоги и воспитатели на эту «особо важную» беседу с ребятами допущены не были. Открывая собрание, Брегель заявила, что комиссия приехала изучить наши нужды, с тем чтобы «поднять колонию на еще более высокую ступень». Однако за этой хорошей декларацией скрывалась совсем другая цель, которая нет-нет, да и обнаруживалась в словах Брегель, когда она, как бы между прочим, обращалась к колонистам с просьбой сообщить, не обидел ли кого-нибудь из них Антон Семенович, не оставляют ли колонистов без еды в наказание за проступки, не бьют ли ребят заведующий, воспитатели, старшие колонисты. Словом, мы услышали старую песню! При этом председательница комиссии настойчиво убеждала ребят, что они не должны бояться, говорить правду, что за это они наказаны не будут. Она вела беседу вкрадчивым, елейным тоном, в таком же духе разговаривали с ребятами и другие члены комиссии.
Но колонисты не скрывали своей любви к Антону Семеновичу, и это бесило Брегель.
Правда, кто-то из старых куряжан вдруг заявил, что его сильно «штовхнув» (толкнул) один воспитатель, но сразу же выяснилось, что он имел в виду давно уволенного «педагога» из прежней Куряжской колонии. Беседа продолжалась уже более двух часов, а обследователи все еще не смогли получить столь желанных для них сведений.
