И тут все закончилось — и поездка, и разговор, и наши с Мейбл прикосновения. Мы зашли в сад, а я все пыталась мысленно воскресить те ощущения, но на улице резко похолодало, и в моей голове снова зазвучал голос Кортни.
Мне хотелось от него избавиться.
Мы поднялись в комнату Мейбл, и она закрыла за нами дверь.
— Так он прав? — спросила она меня. — Ты из тех, кто ищет страдания? Или тебе просто нравится книга?
— Не знаю, — ответила я. — Не думаю, что я из таких.
— И я не думаю, — подтвердила она. — Но теория интересная.
А я понимала, что все ровно наоборот: я отгораживаюсь от страданий, ищу их в книгах, рыдаю над выдумкой, а не над правдой. Правда необъятна, не приукрашена. В ней нет места поэтическому языку, желтым бабочкам или эпическим потопам.
Нет никакого города, ушедшего под воду, нет поколения мужчин с одними и теми же именами, которым предназначено повторять одни и те же ошибки. Правда столь безбрежна, что в ней можно захлебнуться.
— Ты какая-то рассеянная.
— Просто хочу пить, — соврала я. — Сейчас принесу нам воды.
Я босиком спустилась на кухню и включила свет. Подошла к шкафу со стаканами и уже повернулась, чтобы наполнить их, как вдруг увидела у стола коллаж Аны с запиской: «Gracias, Марин. Именно это мне и было нужно!»
Черный атлас, оставшийся от моего платья, превратился в волны внизу холста. Черная ночь, черный океан. Крупицы кошачьего золота сверкали в кухонном свете, а в волнах переливались раскрашенные вручную бело-розовые ракушки, которые так любила моя мама.
Я долго смотрела на коллаж. Выпила стакан воды и наполнила снова. Я все смотрела и смотрела — но так и не смогла понять, что это все-таки значит.
Теперь я понимаю, что такое снежная буря в Нью-Йорке. Мы уже в безопасности — сидим в моей комнате, а снаружи снег не просто падает, а валит с неба. Земли не видно. Ни дорог, ни тропинок. Белые ветки деревьев склонились под увесистыми шапками. Мы с Мейбл застряли в общежитии. Хорошо, что мы рано вышли из дома, но еще лучше, что успели вовремя вернуться.
Еще только час дня, но сегодня мы уже вряд ли куда-нибудь выберемся.
— Я устала, — вздыхает Мейбл. — А может, это погода нагоняет сон.
Интересно, пугает ли ее, что нам предстоит провести еще столько часов вместе.
Возможно, она уже жалеет, что приехала.
Я тоже пытаюсь вздремнуть, стараясь заглушить тошнотворное чувство вины при мысли, что я для нее лишь пустая трата времени, денег и сил.
Но эта мысль звучит все отчетливее. Дыхание Мейбл выравнивается, она засыпает, а у меня в голове по-прежнему роятся мысли. Я не отвечала на ее эсэмэски. Не перезванивала и даже не слушала голосовые сообщения. Она проделала весь этот путь в Нью-Йорк, чтобы позвать меня домой, а я даже не могу выдавить из себя «да».
