— Ты че в холуи нанялся, — преградил мне как-то дорогу Саня, — втюрился что ли в эту…
— Ах, ты гад! — впервые почувствовал я такую ненависть, что от нее зазвенело в голове. — Ты про кого это так?
— А конечно б… Вон выставила ляжки наружу, — сплюнул Санька и побледнел. Я размахнулся и вмазал в его курносый нос. Кровь брызнула на снег, но мне не было его жалко.
— Ты мне больше не друг, — зажал Санька снегом нос.
— А я плевал на тебя, — с трудом разжал я непослушные, словно замерзшие губы.
Что он понимал в красоте, этот рыжий Санька… Разве он может понять, как здорово, взявшись за руки, нестись с ней по кругу крошечного катка. Только огоньки на берегу мелькают перед глазами и ее румяное лицо с золотыми завитками на лбу… как можно на такую красоту этаким словом. «Дурак, ой дурак», — уже беззлобно думал я, вспоминая о Саньке.
Впервые после войны нам в школе дали подарки. От такого богатства у меня просто закружилась голова: конфеты, настоящие, обсыпанные сахаром, орехи и печенье. Я сразу же подумал, что отнесу подарок ей. В длинной до полу шинели отца, на мой взгляд делающей меня настоящим мужчиной, прижав к груди кулек, из которого съел только одну конфету, я прибежал к единственному для меня во всем поселке окну. Давно не было таких морозов даже в нашем студеном краю. Ветер сбивал с ног, брови и ресницы мои заиндевели.
Заглянув в окно, я увидел аквариум с золотыми рыбками, а сразу за ним елку, на которой висели орехи, яблоки и еще золотые шары. Потом уже я узнал, что это были апельсины. Но это было потом, в другой, взрослой жизни. Отсюда, с улицы, аквариум и елка казались одним неземным миражом.
Холода я не чувствовал и старался рассмотреть в проплывающих тенях ее, и увидел… Она была с распущенными волосами, так наши замужние бабы никогда не ходили, да и девки тоже косы заплетали. Но ей и это очень шло. Иногда ее лицо проплывало где-то рядом с золотыми рыбками… Но вот с обратной стороны аквариума я увидел огромные глаза одной из близнят.
«Заметили, — мелькнула мысль, — надо бежать, положу только на крыльцо кулек и… Но там так тепло», — я вдруг почувствовал, как замерз.
Кто-то вышел на крыльцо, и мое сердце подскочило к горлу: «Она?»
— Мальчик, — услышал я голос их домработницы, — иди сюда, тут тебе хозяйка милостыню велела передать.
Улыбаясь, и еще ничего не понимая, я шел к крыльцу.
— Вот, на, — сунула она в мои замерзшие руки яблоко, еще что-то, что посыпалось к моим ногам. — Ну, что же ты не держишь? Да у тебя нос и щеки побелели. Иди домой, иди с Богом, — она подтолкнула меня с крыльца. Но идти я не мог: что-то странное произошло со мной, чьи-то холодные руки словно сжали мое сердце.
