Почему-то почти всегда, в момент, когда пароход плыл мимо нашего лесосплава, кроме нас детей, на берегу оказывалась и Зина-капуста. Она всматривалась в него, точно хотела что-то вспомнить. Порой нам даже казалось, что она начинала вспоминать то, от чего спадут с нее злые чары, и станет она такой, как все.
* * *
Однажды пароход не прошел мимо, а причалил к пристани. Он оставил на берегу красавицу. «Артистка, — прищурил свои зеленые глаза всезнающий Санька, — глянь-ка какие туфли».
Да, такого я еще никогда не видел: на артистке были белые туфли с дырочками и на стеклянных каблуках, отчего она парила над землей. Даже дырочки на ее туфлях были не такие, как на моих многострадальных ботинках, а для украшения.
— Крымдышин, — показал Санька на голубое платье незнакомки, — когда сеструха замуж пойдет, мать ей обещала такое, ты рот-то закрой, а то ворона залетит…
«Какой там крымдышин… — стучало мое сердце где-то у горла, — наверное, ее платье было сшито из речного тумана. Вот такой и была та, Митяева русалка. За такую и я бы в речку…» — подумалось мне.
Артистка оказалась женой нового начальника лесосплава. Он поднял и поцеловал двух совершенно одинаковых белобрысых девчонок, а потом подошел к ней… я даже зажмурил глаза: немыслимо было представить, что он посмеет прикоснуться к ней…
А матросы выносили бесчисленный багаж. Мы впервые увидели такое количество сумок, чемоданов, у нас для этих целей были деревянные сундучки. Ребятня с готовностью бросилась помогать нести, Зина тоже потянулась за сумкой, но я выхватил ее, стараясь прикрыть дурочку от взгляда красавицы. Мне стало страшно, вдруг Зинино убожество испугает красавицу, и та уедет от нас.
С того дня Саня напрасно ждал меня на бревнах, я крутился возле дома начальника лесосплава. Я старался стать им полезным: сбегать в магазин, помочь домработнице. В конце концов они привыкли ко мне.
— Какая милая мордашка у этого замарашки, — говорила грудным голосом красавица. Она брала меня за подбородок своими душистыми руками.
— Посмотри, — обращалась она к мужу. — Только вот цвет лица землистый какой-то: наверное в младенчестве плохо кормили. Она задумывалась и продолжала: «А лицо на диво тонкое…»
И я никак не мог разобраться в своих чувствах: обижаться ли мне, что я замарашка или радоваться тому, что у меня тонкое лицо.
А вообще-то она могла говорить что угодно, только бы иногда прикасалась ко мне своими душистыми руками, пахнущими лесом, в котором цветут ландыши, и у меня кружилась от этого голова. Было странно, что живое тело может излучать такой дурманящий запах. Это уже взрослым я узнал о существовании духов, а тогда был потрясен. Еще недавно мне нравился запах маминых рук, которые пахли рыбой и сеном.
