Но главное сходство заключалось, пожалуй, в том, что Тёма Карташев играл в таком же дворе и таком же саду, в каких совсем недавно проводил целые дни и я — так мне тогда казалось, во всяком случае.
В детстве мы легко расставляем знаки равенства.
Помните две стены, через которые Тёма постоянно лазил? Одна из них отделяла двор от сада, другая — сад от кладбища. Так вот, наш замоскворецкий особняк тоже стоял во дворе, переходившем в небольшой сад, который кончался высокой каменной стеной — или это тогда она казалась мне высокой?
На стену я не забирался и, куда она вела, не знаю; по логике вещей, за ней располагалась усадебка вроде нашей, выходившая фасадом на соседнюю улицу. Но играть возле этой стены я очень любил. Угрюмая, поросшая мхом, она давала мне ощущение покойной уверенности и уюта, из-за нее никогда не сваливались на меня ребячьи беды; они врывались в сад с другой стороны, из дома, со двора, часто — с улицы.
Возле самой стены у меня был тайничок, хранивший орудия игр, которые я не смел тащить в дом; здесь был мой тихий остров среди сумбура большого города. Пройдет несколько лет, и в глухой лесной деревушке я обнаружу тот же микроклимат, что царил в моем уголке у стены. Для меня — тот же.
Я часто играл там один или с ребятами с соседнего двора, охотно прибегавшими в наш сад, но это были обычные игры, и настроение этих дней не шло ни в какое сравнение со счастьем тех поистине светлых часов, когда в мой уголок приходила няня, вырвавшись ненадолго из круга бесконечных домашних хлопот.
Оторвав однажды взгляд от груды сухих листьев, которые я сгребал, расчищая площадку, я увидел на камнях стены дрожащее пятнышко. Словно перехватив мой взгляд, пятнышко немедленно прыгнуло куда-то вверх, потом слегка в сторону, потом вернулось и присело на горсточку мха совсем рядом со мной. В холодный, хоть и ясный, осенний день моя стена и весь мой уголок — засветились.
Открыв рот, затаив дыхание, наблюдал я невиданное доселе чудо, а Зайчик, заигрывая со мной, то подскакивал совсем близко, то вновь отступал. Я глядел и глядел на него, потом вдруг понял, что он — живой, и сказал ему что-то.
В ответ Зайчик тихо рассмеялся — няниным смехом.
Я обернулся и увидел няню. Сидя на колоде, она держала в руке карманное зеркальце — и смеялась.
С тех пор, каждый раз как она приходила в сад, я просил, чтобы на стене резвился Зайчик — мы с няней любили до бесконечности повторять игру, лишь чуточку ее варьируя, лишь капельку импровизируя каждый раз, и нам никогда не бывало скучно: мы оба одинаково хорошо понимали, как смешно то, над чем мы смеемся, мы оба были готовы в любой момент начать представление в домашнем театре, цирке, балагане — два участника спектакля и два зрителя одновременно.
