Однако в этой забюрократизированной системе имелась лазейка. Если принималось решение о том, что ты настолько бесполезен, что тебя уже и контролировать не стоит, в этом случае от тебя отставали – игнорировали полностью. Партия считала, что ты не стоишь ее заботы. Именно так и произошло, когда я отказался от своего официального рабочего места. Партии стало наплевать, жив я или подох. Для них я переставал существовать.
Работа углежога считалась самой презренной – так думали почти все. Примерно такая же тяжелая, как работа шахтера или крестьянина для тех, кто находился на самой низкой ступени в обществе. Решив отказаться от работы тракториста ради «карьеры» углежога, в глазах окружающих ты выглядел сумасшедшим. Душевнобольным. Но это было мне на пользу, поймите. Как только я подал заявление на должность углежога, оно было тут же принято. Первым! «Углежог?! Да пожалуйста. Никто другой не хочет там работать».
И отец, и сестра примирились с моим решением. Они, судя по всему, поняли, что меня им все равно не уговорить, как бы они ни пытались. Они чувствовали, что я едва держусь. И когда я попросил, чтобы они позаботились о моем сыне, возражать никто из них не стал. Тогда ему исполнилось шесть. Каждый день он, приходя из школы, с истинно детской наивностью рассказывал мне обо всем, что за день выучил, что делал, с кем и о чем разговаривал. Я его любил так, что мне порой казалось, у меня сердце разорвется. Меня грызло чувство вины и за то, что бросал жену, которой до сих пор приходилось разрываться между собственной семьей и уходом за бабушкой. Единственное, что успокаивало и даже вдохновляло меня – уверенность в том, что отныне мне уже ни с кем вообще не придется общаться. Так будет лучше и для них, и для меня – по крайней мере, так я считал тогда.
Утром, когда я собрался уходить, отец и сестра вышли проводить меня – и неловко остановились на пороге, потерянные и беспомощные. Едва я собрался сделать первый шаг, сын с младенческой невинностью пообещал мне:
– Пока тебя не будет, я буду заботиться о дедушке и тете. Прошу тебя, постарайся заработать побольше денег.
Прижав его к себе, я чувствовал, как разрывается мое сердце. И я, не оглядываясь, побежал прочь. Я понимал – если я оглянусь, я просто не вынесу этого.
Я шел с самого утра и до сумерек, несколько раз заплутав. Но в конце концов я добрался до места новой работы.
Предприятие состояло из трех печей, палаток для проживания рабочих и тяглового вола. Рабочих было человек 7–8, что мне вполне подходило. Лица их были изборождены морщинами – отметинами нелегкого жизненного пути – что ни морщина, то трагическая история.
